Нужно сачыненне магіла льва яго высокую магі"магілай льва" народ назваў".

Привет ты из 13 школы

Дакор

Слон был беден и грустен.

О воле и о жарких джунглях лучше не говорить: он их даже и вспоминать не может, так как родился в зверином концлагере.

Хватает и того, что вот он стоит между облезлых фанерных будок, тесных вонючих клеток, перед толпой людей, торчащих над их праздничным безобразием острым, сгорбленным хребтом и только что не трясущимся от холода. Кожа его, серая, как деревенский, хорошо-таки затасканный шарочек, кое-где аж попротиралась, а в двух местах раздерлась засохшими, неприкрытыми струпьями. Уши свисают обдрипанно, а маленькие глазки смотрят на все грустно - к безнадежности...

Человек был счастлив и немного сентиментален.

По-своему, по-человечески здоровенный, он возвышался над толпой более чем на голову. Серой солдатской ушанкой, молодым румянцем щек, широкими плечами длиннополого, недавно и наконец купленного пальто. В больших руках человека было по теплой детской руке. Забавные, как воженцы, две маленькие дамочки в серых шубках теполи рядом с высозным отцом по мокрому, расковзанному снегу, а время от времени, то на смену, то вместе на руки.

Беда, да и хватит! И вести малышей, и поднимать их было неудобно. Мешал пакет...

Зоопарк приехал в город на гастроли больше недели тому назад. Все это время папа собирался сюда с девочками, на сон рассказывал им всяческие чудеса о том, что будет. И только тут, когда подошли к билетной кассе, он вспомнил, что ничего не взял-ни для Мишки, который за так, конечно, не потанцует, ни для обезьян, что тоже приучен к сладостям.

Что же тут делать?

Зоопарк расположился на пустыре, в эту осень расчищенном от военных руин. Поблизости был только один ларек. А в ларьке не было сейчас даже каких-нибудь суетных, пазлипаных подушечек. Обманутая продавщица посоветовала смешному папе купить у нее сухофруктов. Нашлась газета, мешочек был сделан из целого номера и весь наполнен наголову засушенными, даже, кажется, пыльными грушками и коробочками яблок:

Не вся беда! Мало того, что с пакетом и с детьми ходить неудобно, так еще и угощаться из него никто не хочет.

Самый веселый мишка, что аж морду ущемляет между железными прентами сахара, что топает-танцует за него и заранее и после, те грушки да скрылики только понюхал.

Не захотели их есть и обезьяны. И малыши, что скрэкают да рыщут, бессовестно поблескивая круглыми радугами словно ошпаренных задниц. И та наибольшая, страшная, совсем похожая на черного, волосатого дядю, который вот держится никогда не мытой рукой за прент и что-то все сердито жует да сплевывает, жует да сплевывает, а потом отодвигается в самый уголок и, отвернувшись, ругается шепотом...

Так и дошли они, папа с девочками, до слона. Счастливый отец почувствовал еще большее счастье. Вот он начнет кормить этого здоровила на радость своим»вкусненьким". Словно огромного коня из маленького ведра.

- Папа, а где его ротик?

Отец смеется.

И правда-рот у слона такой, что ни сверху, ни снизу не увидишь.

- Зато, дочка, нос какой!

- Это не нос, это хобот, - поправила, опять же на радость отцу, его вторая, старшая умница.

Веселый человек подставил мешочек слону.

Отец знал, чего не знали дочери, - что слонов нос не только называется хобот. На конце его есть очень хитрый и ловкий отросток-палец. Один, если слон Индийский, а два - если африканский. У этого, африканского, два. Этими пальцами он может, говорят, поковыряться между плитами тротуара и плиты эти развернуть, словно ломиком. А что касается ловкости пальцев, то, наверное, и нитку в иглу затянет.

Ну, а теперь он начнет, на потеху девочкам, брать из газеты по Грушке, по скрилику. Пусть берет, дольше всего, чтобы радость растянулась.

Маленькие слоновьи глаза смотрели на человека не то чтобы только с презрением - у них была еще и снисходительность, и немного надругательства серьезного над сентиментальным, а наиболее то бездонного и несбываемого грусти, страдания, рожденных бес неволей...

Слон протянул хобот, цепнул пальцами за край газетного мешочка и механически-ловким движением бросил его себе под нос - туда, где был его малыш, словно запухший, рот. Даже и челюсти, кажется, не пошевелились поехал пакет, как по конвейеру, в бездонный резервуар невеселого живота.

И не моргнул, не бормотал. Как будто он тебе одолжение сделал избавиться от лишней вещи, от неловкого положения. Стоит, молчит. Якобы не над ним это смеется вся толпа.

...Те девочки в шубках стали тем временем взрослыми. Смотри, что вскоре и им предстоит вести своих "вкусненьких" к запертым в клетки зверям. Тогда, конечно, они снова вспомнят о том далеком послевоенном мешочке с ничтожными сухофруктами. Вспомнят - немного по-другому, чем до сих пор.

Они выросли, а отец соответственно постарел и стал, кажется, менее сентиментален. Может, к внукам, пока что.

Человеку вспоминаются временами маленькие слоновьи глаза...

Драматычныя творы Кандрата Крапівы атрымалі шырокае прызнанне не толькі ў нашай краіне, але і далёка за яе межамі. Творчасць пісьменніка складае залаты фонд гісторыі тэатральнай культуры, з'яўляецца школай мастацкага майстэрства для многіх беларускіх драматургаў. Найбольш вядомай і папулярнай п'есай К. Крапівы стала камедыя "Хто смяецца апошнім", якая адлюстроўвае атмасферу, што панавала ў краіне ў 1937-1938 гг. Дзеянне камедыі разгортваецца ў навукова-даследчым інстытуце геалогіі, дзе дырэктарам з'яўляецца Гарлахвацкі. Да навукі дырэктар не мае ніякага дачынення: на пасаду кіраўніка інстытута яму дапамаглі ўладкавацца "сябры", выдаўшы фальшывую даведку. Гарлахвацкі адчувае сябе ў інстытуце, як рыба ў рацэ. Як гаспадар становішча, Гарлахвацкі тэрарызуе, шальмуе, запалохвае сумленных вучоных, хапаючы іх мёртвай хваткай (зусім невыпадкова драматург дае яму прозвішча Гарлахвацкі). Асабліва актыўнай стала яго дзейнасць пасля таго, як у інстытут прыйшла папера з патрабаваннем прадставіць спіс навуковых прац дырэктара. Не маючы ніводнай, Гарлахвацкі спрабуе выратаваць сваю шкуру шляхам шантажу, подкупа, пагроз, паклёпаў. І вось з яго лёгкай рукі былы настаўнік Варонежскай гімназіі Туляга раптам становіцца дзянікінскім палкоўнікам, асістэнтка Вера Міхайлаўна - распусніцай і амаральнай асобай, прафесар Чарнавус - здраднікам, ворагам народа, за што адхіляецца ад чытання лекцый, кніга яго здымаецца з выдавецкага плана, а над дачкой-студэнткай навісае пагроза выключэння з інстытута. Запалоханага Тулягу Гарлахвацкі прымушае напісаць за яго навуковы даклад. Невуцтва і шарлатанства Гарлахвацкага поўнасцю выкрываюцца ў канціы п'есы, калі на вучоным савеце слухаецца даклад "Новы від дагістарычнай жывёліны". З сур'ёзным выглядам абараняе дырэктар тэорыю аб мамантавай свінні, напісаную Тулягам. Вобраз "свінтуса грандыёзуса", праўда, асацыіруецца не з дагістарычнай жывёлінай, а з самім Гарлахвацкім. У дасягненні жаданай мэты Гарлахвацкаму дапамагае малодшы навуковы супрацоўнік Зёлкін - падхалім і пляткар. Ён з'яўляецца правай рукой Гарлахвацкага, надзейным яго паслужнікам, які, як шкоднае зелле, атручвае вакол сябе атмасферу, сее падазронасць і недавер сярод вучоных. Не маючы здольнасцей да навукі, пазбаўлены прынцыповасці, Зёлкін можа неймаверна раздзьмуць кожную дробязь, адшукаць у выпадковым, сказаным без усялякага прыхаванага намеру слове небяспечны палітычны сэнс. Варта было яму пачуць што-небудзь дрэннае аб сваім знаёмым, як сумленны чалавек станавіўся ворагам народа. Невуцтва і падхалімства Зёлкіна найбольш ярка праяўляюцца ў сцэне абароны Гарлахвацкім "навуковай працы". У прадмове Зёлкін кідаецца расхвальваць вялікія адкрыцці свайго начальніка, яго канструктыўны розум, даследчыцкія здольнасці. Але калі высвятляецца, што даклад не мае навуковай вартасці і што напісаны ён Тулягам, Зёлкін, нават не чырванеючы, гаворыць адваротнае: "Я так і думаў! Не можа быць, каб вы, Аляксандр Пятровіч, такую бязглуздзіцу напісалі". Важную ролю ў п'есе адыгрывае Туляга. Гэта сумленны, працавіты і сціплы чалавек. Вызначальнай рысай яго характару з'яўляецца баязлівасць. Магчыма, карані яе ў былым жыцці Тулягі, прывучанага слухацца начальства, нікому не пярэчыць, быць пакорлівым. Страх Тулягі, безумоўна, абумоўлены і грамадскай атмасферай таго часу, калі існавалі ўсеагульныя падазронасць і недавер, калі чалавека без усякай прычыны маглі арыштаваць. Баючыся нават уласнага ценю, запужаны прайдзісветам Гарлахвацкім, Туляга згаджаецца напісаць навуковую працу свайму дырэктару. Востра перажываючы сваё становішча вучонага-парабка, Туляга паступова пазбаўляецца ўласцівага яму страху. Нерашучы і баязлівы, ён у канцы камедыі з'яўляецца самым актыўным у барацьбе з Гарлахвацкім, у канчатковым яго выкрыцці. Ён піша даклад, які паказаў невуцтва лжэвучонага Гарлахвацкага, і з горда паднятай галавой, з выглядам пераможцы праходзіць паўз дырэктара. Безумоўна, шлях героя да перамогі быў нялёгкім. Пераадолець сваю баязлівасць і нерашучасць яму дапамаглі чулыя адносіны калег па працы - Чарнавуса, Веры, Левановіча. Дзякуючы іх намаганням зрываецца маска вучонага з невука і паклёпніка, высмейваецца падхалімства і прыстасавальніцтва, кар'ерызм і двурушніцтва. Апошнімі, на шчасце, смяюцца сумленныя вучоныя (у гэтым сэнс назвы камедыі). У п'есе "Хто смяецца апошнім" выявілася майстэрства К. Крапівы як тонкага псіхолага, які знайшоў непаўторныя, індывідуальныя рысы для герояў, поўна і закончана "вымаляваў" іх партрэты. Імёны Гарлахвацкага, Зёлкіна, Тулягі, як і імёны шматлікіх гогалеўскіх і шчадрынскіх герояў, ператварыліся з уласных у агульныя. На жаль, падхалімства, нахабства, подласць, пляткарства часта сустракаюцца і ў нашы дні. Нямала ёсць людзей, якія робяць усё, каб падняцца па службовай лесвіцы, заняць больш высокую пасаду. Дзеля сваіх асабістых інтарэсаў такія людзі не грэбуюць нічым, ідуць на любую подласць. Змагацца з імі, лічыць К. Крапіва, трэба агульнымі сіламі, проціпаставіўшы невуцтву і ашуканству прынцыповасць, строгасць і ваяўнічасць.