Ввыше сцене хлестаков самозабвенно лжёт. почему он это делает? анна андреевна. так вы и пишете? как это должно быть приятно сочинителю! вы, верно, и в журналы помещаете? хлестаков. да, и в журналы помещаю. моих, впрочем, много есть сочинений: «женитьба фигаро», «роберт-дьявол», «норма». уж и названий даже не помню. и все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «, братец, напиши что-нибудь». думаю себе: «, изволь братец! » и тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. у меня легкость необыкновенная в мыслях. все это, что было под именем барона брамбеуса, «фрегат надежды» и «московский телеграф»… все это я написал.анна андреевна. скажите, так это вы были брамбеус? хлестаков. как же, я им всем поправляю статьи. мне смирдин дает за это сорок тысяч.анна андреевна. так, верно, и «юрий милославский» ваше сочинение? хлестаков. да, это мое сочинение.марья антоновна. ах, маменька, там написано, что это господина загоскина сочинение.анна андреевна. ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.хлестаков. ах да, это правда, это точно загоскина; а вот есть другой «юрий милославский», так тот уж мой.анна андреевна. ну, это, верно, я ваш читала. как хорошо написано! хлестаков. я, признаюсь, существую. у меня дом первый в петербурге. так уж и известен: дом ивана александровичаобращаясь ко всем.) сделайте милость, господа, если будете в петербурге, прошу, прошу ко мне. я ведь тоже .анна андреевна. я думаю, с каким там вкусом и великолепием ! хлестаков. просто не говорите. на столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. я всякий день на . там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, , посланник и я. и уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: «на, маврушка, шинель…» что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже. у меня одна лестница сто'ит… а любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… иной раз и министр… городничий и прочие с робостью встают со своих стульев. мне даже на пакетах пишут: «ваше превосходительство». один раз я даже департаментом. и странно: директор уехал, — куда уехал, неизвестно. ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, — нет, мудрено. кажется, и легко на вид, а рассмотришь — просто черт возьми! после видят, нечего делать, — ко мне. и в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково положение? — я спрашиваю. «иван александрович ступайте департаментом ! » я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже… «извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, уж у меня ухо востро! уж я…» и точно: бывало, как прохожу через департамент, — просто землетрясенье, все дрожит и трясется как лист. городничий и прочие трясутся от страха. хлестаков горячится еще сильнее. о! я шутить не люблю. я им всем задал острастку. меня сам государственный совет боится. да что в самом деле? я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «я сам себя знаю, сам.» я везде, везде. во дворец всякий день езжу. меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… в выше сцене хлестаков самозабвенно лжёт. почему он это делает?