Какое произведение 19 века вы бы советовали прочитать?

Какое произведение русской литературы 19 века я бы советовал для чтения? я долго осмысливал все те произведения, которые я когда-либо прочитал, и решил остановиться на романе Ивана Александровича Гончарова "Обломов".

Этот роман меня сразу охватил своей актуальностью, и я даже воскликнул: это гениальная вещь! Впервые этот роман был напечатан в журнале "Отеческие записки". Гончаров впервые в русской литературе рассказал о всей жизни главного героя, от колыбели, до могилы. Сюжет раскрыл историю жизни героя, выдвинув в центр проблему смысла человеческой жизни. Первая часть романа посвящена одному обычному дню жизни Ильи Ильича. Жизнь эта ограничена пределами одной комнаты, в которой и лежит и спит Обломов. Внешне здесь происходит мало событий, но картина полна движений. Во-первых: постоянно меняется душевное состояние героя, комическое смешивается с трагическим, сон с пробуждением. Во-вторых: мы угадываем в предметах домашнего быта окружающих Обломова, характер хозяина. Автор подробно описывает окружение Обломова во всех подробностях запустение: пыль, грязные тарелки, если кто-нибудь решил бы обмакнуть перо в чернильницу,  то из неё бы вылетела муха. Характер Ильи Ильича угадывался даже в его туфлях: мягкие и широкие. Обломов целыми днями ходит по комнате ничего не делая, за него делает всё Захар.Обломов это символ отсталости, застоя, бездействия и лени.

Я задался вопросом, а есть ли в наше время такие люди? и внутренний голос мне подсказал:" Да полно!". Я советую его читать потому что уже более 100 лет с момента написания этого романа, а он ещё актуальный по сей день.

(Главной части конечно маловато, но уж я и не знаю что написать.) 

"Повесть о Фроле Скобееве", представляющая третий этап в процессе эволюции бытовой повести в русской литературе XVII в., обычно характеризуется исследователями как оригинальная русская новелла. Посвященная все той же теме самоопределения молодого поколения, она, в отличие от всех предшествующих повестей, решает ее принципиально антитрадиционно. Это – русский вариант европейского плутовского романа. В "Повести о Фроле Скобееве" отсутствует древнерусская книжная и фольклорная традиция, столь сильная в более ранних повестях. Фрол Скобеев – представитель нового поколения, добивающийся успеха именно благодаря отказу от традиционной морали: обманом, плутовством, хитростью. Сюжет повести составляет рассказ о его ловкой женитьбе на дочери стольника Нардина-Нащокина Аннушке. И раскрытие любовной темы здесь в корне отличается от "Повести о Савве Грудцыне": автор рассказывает не об опасном дьявольском искушении, а о ловко задуманной и осуществленной интриге, в результате которой каждый из героев получает свое. Если в "Повести о Савве Грудцыне" жена Бажена Второго предстает в традиционном для древнерусской литературы образе искусительницы и клеветницы (линия эта богата примерами от "Слова" и "Моления" Даниила Заточника в XIII в. до "Повести о семи мудрецах" в XVII в.), то Аннушка оказывается своеобразной женской параллелью к образу Фрола – ловкого плута. Отметим, что именно ей приходит в голову, как можно, не вызывая подозрений, оставить родительский дом: "И Аннушка просила мамки своеи, как можно, пошла Фролу Скобееву и сказала ему, чтоб он, как можно, выпросил карету и с возниками, и приехал сам к ней, и сказался бутто от сестры столника Нардина Нащекина приехал по Аннушку из Девичьева монастыря". Единственной традиционной чертой "Повести о Фроле Скобеве" можно считать авторскую позицию. У читателя могли возникнуть серьезные подозрения, что автор не очень сочувствует драме, совершившейся в семье стольника, и не без восхищения смотрит на проделки своего героя. Но поймать автора на слове, обвинить его в сочувствии пороку было невозможно.

Новая и весьма примечательная черта повести – это отказ от традиционных литературных повествования, полное изменение повествовательного стиля. Стиль авторского повествования близок к стилю деловой прозы, приказного делопроизводства. Автор дает показания на суде в большей мере, чем пишет художественное произведение. Он нигде не стремится к литературной возвышенности. Перед нами непритязательный рассказ о знаменательных событиях.

Весьма показательные результаты дает сопоставление начальных фрагментов двух повестей:

"Повесть о Савве Грудцыне"

Хощу убо вам, братие, поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену и неизреченного удивления достойну, како человеколюбивый Бог долготерпелив, ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судбами приводит ко

Бысть убо во дни наша в лето 7114 году, егда за умножение грехов наших попусти Бог на Московское государство богомерскаго отступника и еретика Гришку расстригу Отрепьева похитити престол Российскаго государства разбоинически, а не царски. <…>

В то же время во граде Велицем Устюге бысть некто житель града того именем Фома прозванием нарицаемый Грудцын Усов, их же род и доднесь во граде том влечется. <…>

"Повесть о Фроле Скобееве"

1680 году в новгородском уезде имелся дворянин Фрол Скобеев; в том же Новгородском уезде имелись вотчины столника Нардина Нащекина; и в тех вотчинах имелась дочь ево Аннушка и жила в них. И проведав Фрол Скобеев о той столничьей дочере и взяв себе намерение, чтоб вызыметь любление с тою Аннушкою; токмо не знает, чрез кого получить видеть ея; однако же умыслил опознатца тои вотчины с прикащиком и стал всегда ездить в дом ево, прикащика. И по некоем времени случился быть Фрол Скобеев у того прикащика в доме, и в то же время пришла к тому прикащику мамка дочери столника Нардина Нащекина, и усмотря Фрол Скобеев, что та мамка живет всегда при Аннушке.

Было бы, однако, ошибочно не видеть за этой внешней непритязательностью довольно своеобразного искусства рассказа. В этом отношении яркой показательностью отличается прямая речь. В "Повести о Фроле Скобееве" есть как раз то, чего больше всего не хватало "Повести о Савве Грудцыне": индивидуализированной прямой речи действующих лиц, живых и естественных интонаций этой прямой речи.

Итак, эволюция жанра бытовой повести в русской литературе второй половины XVII в. приводит к постепенному отказу от традиционных ценностей и к замене их новыми. Прежде всего оказывается, что молодой герой может выбрать свой путь в жизни и преуспеть на нем. Именно этот позитивный вывод сделал возможным появление в петровскую эпоху очередного витка жанра – "гисторий", рассказывающих о героях

«Мой дорогой, когда ты вырастешь, вспомнишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, — это было после одной из наших ссор, — и, опустив глаза, сделал такое грустное личико? Ты большой шалун, и когда что-нибудь увлечёт тебя, ты не знаешь удержу. Но я не знаю никого трогательнее тебя, когда ты притихнешь, подойдёшь и прижмёшься к моему плечу! Если же это происходит после ссоры, и я говорю тебе ласковое слово, как порывисто ты целуешь меня, в избытке преданности и нежности, на которую только детство! Но это была слишком крупная ссора...»В тот вечер ты даже не решился подойти ко мне: «Покойной ночи, дядечка» — сказал ты и, поклонившись, шаркнул ножкой (после ссоры ты хотел быть особенно благовоспитанным мальчиком). Я ответил так, будто между нами ничего не было: «Покойной ночи». Но мог ли ты удовлетвориться этим? Забыв обиду, ты опять вернулся к заветной мечте, что пленяла тебя весь день: «Дядечка, прости меня... Я больше не буду... И покажи мне цифры!» Можно ли было после этого медлить с ответом? Я помедлил, ведь я очень умный дядя...В тот день ты проснулся с новой мечтой, которая захватила всю твою душу: иметь свои книжки с картинками, пенал, цветные карандаши и выучиться читать и писать цифры! И все это сразу, в один день! Едва проснувшись, ты позвал меня в детскую и засыпал купить книг и карандашей и немедленно приняться за цифры. «Сегодня царский день, все заперто» — соврал я, уж очень не хотелось мне идти в город. «Нет, не царский!» — закричал было ты, но я пригрозил, и ты вздохнул: «Ну, а цифры? Ведь можно же?». «Завтра» — отрезал я, понимая, что тем лишаю тебя счастья, но не полагается баловать детей...«Ну хорошо же!» — пригрозил ты и, как только оделся, пробормотал молитву и выпил чашку молока, принялся шалить, и весь день нельзя было унять тебя. Радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше, и вечером ты нашёл им выход. Ты начал подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и громко кричать. И мамино замечание ты проигнорировал, и бабушкино, а мне в ответ особенно пронзительно крикнул и ещё сильнее ударил в пол. И вот тут начинается история...Я сделал вид, что не замечаю тебя, но внутри весь похолодел от внезапной ненависти. И ты крикнул снова, весь отдавшись своей радости так, что сам господь улыбнулся бы при этом крике. Но я в бешенстве вскочил со стула. Каким ужасом исказилось твоё лицо! Ты растерянно крикнул ещё раз, для того, чтобы показать, что не испугался. А я кинулся к тебе, дёрнул за руку, крепко и с наслаждением шлёпнул и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры!От боли и жестокой обиды ты закатился страшным и пронзительным криком. Ещё раз, ещё... Затем вопли потекли без умолку. К ним прибавились рыдания, потом крики о Ой больно! Ой умираю!» «Небось не умрёшь, — холодно сказал я. — Покричишь и смолкнешь». Но мне было стыдно, я не поднимал глаз на бабушку, у которой вдруг задрожали губы. «Ой, бабушка!» — взывал ты к последнему прибежищу. А бабушка в угоду мне и маме крепилась, но едва сидела на месте.Ты понял, что мы решили не сдаваться, что никто не придёт утешить тебя. Но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за самолюбия. Ты охрип, но все кричал и кричал... И мне хотелось встать, войти в детскую большим слоном и пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами воспитания и с достоинством справедливого, но строгого дяди? Наконец ты затих...Только через полчаса я заглянул будто по постороннему делу в детскую. Ты сидел на полу весь в слезах, судорожно вздыхал и забавлялся своими незатейливыми игрушками — пустыми коробками спичек. Как сжалось моё сердце! Но я едва взглянул на тебя. «Теперь я никогда больше не буду любить тебя, — сказал ты, глядя на меня злыми, полными презрения глазами. — И никогда ничего не куплю тебе! И даже японскую копеечку, какую тогда подарил, отберу!»Потом заходили мама и бабушка, и так же делая вид, что зашли случайно. Заводили речь, о нехороших и непослушных детях, и советовали попросить прощения. «А то я умру» — говорила бабушка печально и жестоко. «И умирай» — отвечал ты сумрачным шёпотом. И мы оставили тебя, и сделали вид, что совсем забыли о тебе.Опустился вечер, ты все так же сидел на полу и передвигал коробки. Мне стало мучительно, и я решил выйти и побродить по городу. «Бесстыдник! — зашептала тогда бабушка. — Дядя любит тебя! Кто же купит тебе пенал, книжку? А цифры?» И твоё самолюбие было сломлено.Я знаю, чем дороже мне моя мечта, тем меньше надежд на её достижение. И тогда я лукавлю: делаю вид, что равнодушен. Но что мог сделать ты? Ты проснулся, исполненный жаждой счастья. Но жизнь ответила: «Потерпи!» В ответ ты буйствовал, не в силах смирить эту жажду. Тогда жизнь ударила обидой, и ты закричал от боли. Но и тут жизнь не дрогнула: «Смирись!» И ты смирился.Как робко ты вышел из детской: «Прости меня, и дай хоть каплю счастья, что так сладко мучит меня». И жизнь смилостивилась: «Ну ладно, давай карандаши и бумагу». Какой радостью засияли твои глаза! Как ты боялся рассердить меня, как жадно ты ловил каждое моё слово!