Как назывался первый рассказ б.с.житкова?

Первый рассказ о животных назывался Храбрый утёнок.

Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества. 

    Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).

    В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:

    Подите прочь – какое дело

    Поэту мирному до вас!

     («Поэт и толпа»).

    Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:

    И долго буду тем любезен я народу,

    Что чувства добрые я лирой пробуждал…

    («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)

    Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.

    У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.

    Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:

    Отверзлись вещие зеницы,

    Как у испуганной орлицы…

    И внял я неба содроганье,

    И горний ангелов полет…

    И жало мудрыя змеи

    В уста замершие мои

    Вложил десницею кровавой…

    И угль пылающий огнем,

    Во грудь отверстую водвинул…

    После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».

    Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» - отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»

    В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:

    Провозглашать я стал любви

    И правды чистые ученья:

    В меня все ближние мои 

    Бросали бешено каменья.

    Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.

    У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.

    Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:

    Завет предвечного храня,

    Мне тварь покорна там земная;

    И звезды слушают меня...

    Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.

«Пророк» — программное стихотворение, поэтическая декларация Пушкина, определяющая принципиальное для него положение об особой миссии поэта в обществе, сходной с ролью библейских пророков: нести людям высшую, Божественную истину. Главная тема стихотворения — особая роль поэта и назначение поэзии. Его основная идея — утверждение пророческой миссии поэта в мире и ответственности художника перед Богом. Она раскрывается постепенно, проходя через ряд последовательных этапов. Принципиальным отличием от библейской первоосновы является введение в сюжет духовного преобразования лирического начала. Не все исследователи поддерживают такую точку зрения: некоторые ученые доказывают, что в стихотворении речь идет именно о пророке, а значит — идея пророческого служения не соотносится с миссией поэта. Но более распространена другая трактовка: в состоянии духовного опустошения находится тот, кто воспринимается нами как лирический герой стихотворения, — то есть поэт. При таком подходе смысл всех происходящих с ним преобразований оказывается несколько иным. Именно поэт наделяется особыми чувствами — зрением «испуганной орлицы», слухом, проникающим в «горний ангелов полет», — поскольку он должен обладать особой восприимчивостью ко всему, что есть в окружающем мире, Особое значение приобретает образ «празднословного и лукавого языка»: ведь язык — это основное орудие поэта. И если он лукав или говорит не о том, ¦ что важно в высшем, духовном смысле («празднословен»), значит — его надо заменить. Поэту теперь дано «жало мудрые змеи». Но и этого еще мало: чтобы стать пророком, надо отрешиться от «трепетного» че-лоьеческого сердца, так как задача поэта-пророка — нести людям ту правду, которая может оказаться страшной и горькой. А потому поэту вместо сердца серафим дает «угль, пылающий огнем».