Психологический портрет петра гринёва "капитанская дочка" 20 ​

Посреди заливного луга, при впадении реки Нерли в Клязьму, красуется белокаменная церковь Покрова 1165 г., одно из самых лирических творений древнерусских зодчих. Вокруг – полный покоя и поэзии луговой простор. Вольный воздух, высокое небо, пышные травы… и на взгорке, на берегу тихой старицы, – нежный силуэт древней церкви. Издалека манит её белый наряд посреди древесных крон.  Изящество форм, грация силуэта, резная декорация преодолевают тяжесть камня. Рельефы – аркатурно-колончатый фриз, женские маски, сюжетные группы – складываются в целую систему, декоративную и философскую. Центральное место в ней принадлежит библейскому царю Давиду, чей образ связывается в богословии с идеей Покрова – покровительства Богоматери.Во времена князя Андрея Боголюбского, строителя этой церкви, на Владимирской Руси приобретает известность событие из византийской истории X в.: явление Богоматери во Влахернском храме Константинополя святым Андрею Юродивому и Епифанию при нападении на греков сарацин в день 1 октября – «Влахернское чудо». Тогда же во Владимире учреждается праздник Всемилостивого и Пресвятой Богородицы (1 августа). В Византии на этот день приходилось празднование Животворящего креста. Белокаменный крест с высеченной на нём «Похвалой кресту», стоявший в XII в. на пути к церкви Покрова, хранится сейчас в Боголюбовском храме. Все эти празднования – «Влахернского чуда и Богородицы, Животворящего креста – объединяет идея божественного покровительства, которая со временем оформилась в особый праздник Покрова Богородицы. «Житие князя Андрея Боголюбского» связывает строительство этой церкви ещё с одним событием – гибелью от ран юного князя Изяслава Андреевича после похода 1164 г. в Волжскую Болгарию. Церковь Покрова достойно венчает короткий, но исключительно плодотворный градостроительный период Андрея Боголюбского. Совершенная красота, таинственная глубина рельефов, мемориальный и церковно-исторический смысл – так много всего соединилось в этом небольшом, одиноко стоящем уже более восьми веков храме. Облик храма, такой законченный и цельный, первоначально был иным. Храм окружала галерея, а холм, на котором он стоит, был облицован белым камнем. Царственная ступенчатая церковь продолжала Боголюбовский замок и стольный Владимир, а пристань на оживлённом речном пути обеспечивала князю могущество. Сейчас, спустя века, ничто не напоминает о политической злобе дня, лишь совершенная красота смягчает и трогает душу. В настоящее время храм Покрова, как и прежде, приписан к Боголюбовскому монастырю;

Беды научают человека мудрости:

Раньше я мечтал, что когда вырасту, то, как папа и дедушка, буду ходить на охо­ту. Убить зверя — это ведь так легко! Было бы ружьё: «бах» — и заяц у тебя в кармане.

Однажды я попросил дедушку рассказать, как он охотился.

—       Было солнечное морозное утро, — начал свой рассказ дедушка, — я взял ружьё и встал на лыжи. Снег был мягкий и пушистый. В мо­розном воздухе скрип из-под лыж раздавался далеко. В такие дни заяц лежит чутко и шан­сы взять его с подъёма невелики. Следы ис­кать долго не пришлось, они на свежем снегу как на листе бумаги. Скидку со следа нашёл быстро: видимо, заяц петлял недолго. Значит, где-то рядом лёжка. Я обследовал всё в ради­усе двадцати метров. Заяц как в воду канул. Там, где след обрывался, начиналась лощина. Я спустился в неё, но и здесь никаких сле­дов. Мистика какая-то. И тут взгляд упал на свисавший с бугра большой сугроб, из которо­го, преломляясь на солнце, поднималась вверх тоненькая струйка пара. A-а, вот где ты спря­тался, хитрец! Зарылся в сугроб, полёживает, как медведь в берлоге, и в ус не дует. Я снял лыжу и сунул её в то место, откуда шёл пар. В следующий момент в воздух поднялся столб снега. Следом выскочил обезумевший заяц. Чуть не сбив меня с ног, он пустился наутёк. Я вскинул ружьё, цель была близко, снять её можно одним выстрелом. Но мне стало жалко этого лопоухого мудреца. Пусть живёт и дру­гих уму-разуму учит. Я выстрелил дуплетом в воздух, заяц, пригнув уши, дал стрекача.

Дедушка умолк, а я сидел и думал, что не так-то оно и просто хладнокровно убить животное. Охотником быть мне сразу расхоте­лось, так как я понял, что убийство в любом случае — дело жестокое.