ответить на во по отрывку: Когда проходили они канцелярию, Иван Антонович кувшинное рыло, учтиво поклонившись, сказал потихоньку Чичикову: – Крестьян накупили на сто тысяч, а за труды дали только одну беленькую. – Да ведь какие крестьяне, – отвечал ему на это тоже шёпотом Чичиков, – препустой и преничтожный народ, и половины не стоят. Иван Антонович понял, что посетитель был характера твёрдого и больше не даст. – А почём купили душу у Плюшкина? – шепнул ему на другое ухо Собакевич. – А Воробья зачем приписали? – сказал ему в ответ на это Чичиков. – Какого Воробья? – сказал Собакевич. – Да бабу, Елизавету Воробья, ещё и букву ъ поставили на конце. – Нет, никакого Воробья я не приписывал, – сказал Собакевич и отошёл к другим гостям. Гости добрались наконец гурьбой к дому полицеймейстера. Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чём дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только: «Понимаешь!» – а уж там, в другой комнате, в продолжение того времени, как гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осётры, сёмга, икра паюсная, икра свеже селёдки, севрюжки, сыры, копчёные языки и балыки, – это всё было со стороны рыбного ряда. Потом появились прибавления с хозяйской стороны, изделия кухни: пирог с головизною, куда вошли хрящ и щёки девятипудового осётра, другой пирог – с груздями, пряженцы, маслянцы, взваренцы. Полицеймейстер был некоторым образом отец и благотворитель в городе. Он был среди граждан совершенно как в родной семье, а в лавки и в гостиный двор наведывался, как в собственную кладовую. Вообще он сидел, как говорится, на своём месте и должность свою постигнул в совершенстве. Трудно было даже и решить, он ли был создан для места, или место – для него. Дело было так поведено умно, что он получал вдвое больше доходов противу всех своих предшественников, а между тем заслужил любовь всего города. Купцы первые его очень любили, именно за то, что не горд; и точно, он крестил у них детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеётся, и чаем напоит, пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расс обо всём: как делишки, что и как. Если узнает, что детёныш как-нибудь прихворнул, и лекарство присоветует, – словом, молодец! Поедет на дрожках, даст порядок, а между тем и словцо промолвит тому-другому: «Что, Михеич, нужно бы нам с тобою доиграть когда-нибудь в горку». – «Да, Алексей Иванович, – отвечал тот, снимая шапку, – нужно бы». – «Ну, брат, Илья Парамоныч, приходи ко мне поглядеть рысака: в обгон с твоим пойдёт, да и своего заложи в беговые; попробуем». Купец, который на рысаке был помешан, улыбался на это с особенною, как говорится, охотою и, поглаживая бороду, говорил: «Попробуем, Алексей Иванович!» Даже все сидельцы обыкновенно в это время, снявши шапки, с удовольствием посматривали друг на друга и как будто бы хотели сказать: «Алексей Иванович – хороший человек!» Словом, он успел приобресть совершенную народность, и мнение купцов было такое, что Алексей Иванович «хоть оно и возьмёт, но зато уж никак тебя не выдаст». Заметив, что закуска была готова, полицеймейстер предложил гостям окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже Собакевич давно заглядывал в дверь, наметив издали осётра, лежавшего в сторонке на большом блюде. (Н.В. Гоголь, «Мёртвые души») Во Какие черты характера Чичикова проявились во время его краткого общения с Иваном Антоновичем и Собакевичем?