1. Осознают ли герои рассказа отсутствие признаков таланта у себя? Кто открыто признает свою бездарность? Подтвердите ответ цитатами из текста произведения. Почему, понимая свою бесталанность, Екатерина Ивановна не предпринимает попыток изменить что-либо в жизни? Заранее

Тушин - это простой  человек,  не умеющий правильно отдавать честь.  Тушин живет с солдатами одной жизнью, ест и пьет с ними, поет их песни. Во время сражений он не знает страха: с горсткой солдат, таких же героев, как и их командир, Тушин с удивительным мужеством и героизмом исполняет свой долг.
На своей батарее Тушин преобразился до неузнаваемости. Капитан был поглощен боем, видел только свои орудия и неприятеля, составлял единое целое со всей батареей: пушками, людьми, лошадьми. Тушин называет орудия по именам, ласково говорит с ними, ему мерещится даже, что это он бросает ядра в неприятеля. В этот момент все его счастье и горе, любовь и ненависть, радость и печаль неразрывно связаны с битвой, орудиями, дымом, товарищами и неприятелем. 
Иногда даже создается впечатление, что батарея, потерявшая орудия, большую часть людей, держится на своей позиции под натиском неприятеля и без всякого прикрытия только благодаря железной воле и непоколебимой самоотверженности своего капитана. 
 Когда Тушин входит в штаб, мы по его неловкости и пренебрежению высоких чинов понимаем, что он здесь чужой. Подвиг его батареи не замечен; к награде будут представлены люди, чье геройство подтверждено офицерами, не бывшими в тот день под пулями. Но капитан не пытается оправдаться - иначе будет наказан командир его прикрытия. И только Андрей Болконский, выводивший орудия вместе с Тушиным воинскую честь батареи. 
Этот случай поразил князя Андрея. Происходящее в армии было так странно. Князь Андрей увидел карьеризм, ложь — словом, все то, от чего он бежал на войну. И, конечно, особое значение в этом прозрении, соприкосновении с реальной жизнью имеет встреча с капитаном Тушиным. Этот маленький  офицер, поджегший Шенграбен, но вовсе не думающий, что он герой, а наоборот, боящийся начальства, произвел на князя огромное впечатление. От этого невзрачного капитана Андрей получает подлинный урок героизма. Болконский понял, что героический вид часто бывает обманчив. Его представление о жизненных ценностях, об истинном начинает изменяться.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН Я сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости.С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнезда с берез, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот да разбив кувшин молока, который нес на косьбу деду.Средь мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь! Он так будет крепче».Бабушка любила меня изо всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку.Так протекало мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел.