Война и мир Чем отличаются Шенграбенское и Аустерлицкое сражения? При Шенграбенском сражении русские войска: а) одержали победу б) не поняли смысла войны в) потерпели поражение г) совершили «великий подвиг», проявили чудеса героизма д) осознали благородную цель сражения е) проявили трусость

Шенграбенское сражение — единственное событие в истории войны 1805 г., имевшее, с точки зрения Толстого, нравственное оправдание. И вместе с тем — первое практическое столкновение Болконского с законами войны, психологически подточившее его волюнтаристские устремления. План отрядом Багратиона основной части русской армии явился актом воли Кутузова, покоился на нравственном законе (жертвою «части целое») и был противопоставлен Толстым произволу решения о сражении под Аустерлицем. Исход сражения решается общим «духом войска», который чутко ощущается Багратионом. Все происходящее он воспринимает как нечто им предвиденное. Несостоявшемуся личному «Тулону» Болконского противопоставляется «общий Тулон» батареи Тушина, определивший ход битвы, но не замеченный и не оцененный другими.

Решение об Аустерлицком сражении принимается вопреки воле Кутузова. Предусматриваются, казалось, все возможности, все условия, все «малейшие подробности». Победа представляется не «будущим», а уже Кутузов не бездеятелен. Однако его энергия противостояния умозрительным построениям участников военного совета в канун сражения, покоящаяся на ощущении «нравственного мира» армии, ее «общего духа» и внутреннего состояния войска противника, парализуется произволом других, облеченных большею властью. Кутузов предвидит неизбежность поражения, но бессилен сломить активность множества произволов и потому столь инертен на предшествующем сражению совете.

Болконский перед Аустерлицем — в состоянии сомнения, неясности и тревоги. Оно порождено «практическим» знанием, обретенным рядом с Кутузовым, правота которого всегда подтверждалась. Но сила умозрительных построений, власть идеи «торжества над всеми» переводит сомнение и тревогу в ощущение достоверно наступающего «дня его Тулона», который должен предопределить общий ход дела.

При Шенграбенском сражении русские войска: Потерпели поражение.

Объяснение:

Поехав по пути, указанному мужиком собакевича, чичиков вскоре добрался до обширного села, чьи строения отличались необычайной ветхостью. крестьянские избы имели плохие крыши. их окна были без стёкол, иные затыкались просто тряпкой или зипуном. во многих местах тянулись огромные клади господского хлеба, залежалого и испорченного, который кое-где даже зарастал травой. показавшийся вскоре большой помещичий дом выглядел дряхлым инвалидом с выщербленной штукатуркой. из окон его только два были открыты, а прочие – заставлены ставнями или даже забиты досками. недалеко от входа чичиков заметил странную фигуру, чей пол было трудно распознать. она была похожа скорее не на мужика, а на бабу. по висевшим за поясом ключам в ней можно было предположить старую ключницу. на вопрос, дома ли барин, ключница вначале ответила: нет. но услышав, что у чичикова есть до помещика дело, произнесла: «идите в комнаты! » чичикова поразил царивший внутри дома беспорядок. предметы старой и поломанной мебели были нагромождены друг на друга. на стенах висели пожелтевшие от времени картины, а в углу возвышалась покрытая густой пылью куча бесполезного старья. в ней виднелись обломок деревянной лопаты, старая подошва сапога и другой похожий мусор. ключница вошла следом, и чичиков по небритости её подбородка понял теперь, что это всё же не баба, а мужик. спросив, где же хозяин, он вдруг услышал ответ: «что, батюшка, слепы-то, что ли? а вить хозяин-то я! » чичиков подался назад от удивления. на него смотрел человек с бегающими, как испуганные мыши, глазами, одетый в драный, замасленный халат – больше похожий на нищего, чем на помещика. это и был плюшкин – обладатель тысячи с лишком крепостных душ.

Короткий иронический рассказ михаила зощенко «обезьяний язык» остро высмеивает общественные недостатки. а именно — пустословие, бюрократию и невежество. касается проблематика рассказа и засорения языка иностранными словами. персонажи рассказа пересыпают свою речь «словами иностранными, с туманным значением». рассказчик, от первого лица которого ведется повествование, слушает их, «ушами хлопая». он восхищен и уверен, что искусство говорить непонятными словами — признак «умного, интеллигентного разговора». таков иронический прием автора — он показывает смешное под маской серьезного. при этом сами «интеллигенты» являются полными невежами. они не понимают слов, которыми говорят: « такой подобрался — только держись. да ну? — с огорчением спросил сосед.— неужели и кворум с чего бы это он, а? ». под видом «умного» разговора люди несут такую ахинею, что впору животики надорвать: «подсекция заварится ». но признаться в своем невежестве не готов никто. народ даже затевает споры и поправляет друг друга, чтобы прослыть интеллигентами. при этом видно, что на самом деле все эти люди — простые, необразованные. в их речи проскакивают просторечные слова. они с трудом связывают те официальные и иностранные термины, которых нахватались «до черта» и спешат продемонстрировать: «если, конечно, посмотреть с точки зрения. вступить, так сказать, на точку зрения и оттеда, с точки зрения, то да — индустрия конкретно». их контрастная речь, мастерски переданная автором рассказа, заставляет читателя искренне хохотать