Назовите известные оперетты и их авторов

Музыка Имре Кальмана не имеет равных в оперетте по своей праздничности, «нарядности» , отточенности мелодики и оркестровки. В то же время его считают виртуозным мастером «грустного лирического вальса» , не свойственного Штраусу, но присутствующего в самых ранних опереттах Кальмана.

 

НЕЗАВИСИМАЯ АКАДЕМИЯ ЭСТЕТИКИ И СВОБОДНЫХ ИСКУССТВ

А. Дюрер. Св. Иероним в своей келье. 1514

БИБЛИОТЕКА АКАДЕМИИ

 

В.В. Ванслов. О музыке и балете

ТЕОРЕТИКО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ

Музыка в балете

В предыдущих очерках этой книги музыка рассматривалась в соотношении и во взаимосвязях с изобразительным искусством. Это лучше понять ее специфику, а также взаимодействие искусств в художественной культуре.

Теперь предстоит рассмотреть музыку в ее соотношении с танцевальным искусством, взаимодействии с хореографией и, главным образом, ее роль в балетном театре.

Песня и танец – истоки музыки;  первая дает интонацию, второй – ритм. Многие музыкальные жанры первоначально возникли в связи с танцами, были неотделимы от них и несли в себе их темпо-ритмические особенности. Это относится не только к народным, но и к историческим, бальным и современным танцам.

Любому музыканту известно, что существуют определенные мелодическо-интонационные, темпо-ритмические и аккомпанементно-фактурные формулы, характерные для вальса и мазурки, галопа и польки, хабанеры и балеро, как и для более поздних фокстрота и танго, чарльстона и ту-степа, и, разумеется, современных рок-н-рола, буги-вуги, брейка, да и для всех по существу устойчивых музыкально-танцевальных жанров. И эти музыкальные формулы сложились и закрепились именно в связи с характером танцевальных движений. Если, как увидим далее, музыка во многом определяет танец, то и танец влияет на музыку, требуя от нее определенных, соответствующих характеру его основных движений музыкальных формул.

Так обстоит дело в бытовых танцах. В балете соотношение музыки и хореографии гораздо сложнее. Прежде чем проследить его в главных чертах, остановимся на сравнении специфических особенностей и взаимной необходимости танцевального и музыкального искусства.

Танец по природе своей изначально существует только в единстве с музыкой. Танцы некоторых древних или современных африканских народов, а иногда и модерн-танцы наших дней идут под аккомпанемент одних только ударных инструментов. Но ударные инструменты – это тоже музыка, по крайней мере ее разновидность. Танцы же, совсем лишенные звукового сопровождения, это величайшая редкость и исключение, и, скорее, они напоминают собою не танец, а эстрадную или драматическую пантомиму. Без музыки бывают только отдельные небольшие эпизоды в танце или в балете. Это тоже исключение.

ответВ опере немецкого композитора Маурисио Кагеля «Из Германии» («Aus Deutschland») в качестве персонажа на сцене появляется Франц Шуберт. В одном из эпизодов этого ироничного коллажа о романтическом подсознании немецкой культуры Шуберт, сидящей за роялем, с ужасом видит, что певцу, которому он аккомпанирует, становится плохо. Композитор печально произносит известную цитату из стихотворения Гейне «Отравой полны мои песни» и тоже падает на пол без чувств, в буквальном смысле «отравленный» своей музыкой. Плакать по нему приходит шарманщик.

Из всех песен Шуберта, «отравленных» печалью и меланхолией, конечно лидирующее место принадлежит вокальному циклу «Зимний путь», в котором сконцентрированы все ресурсы печального: романтические образы текстов Мюллера, гениальная и доступная музыка Шуберта, ореол предсмертного опуса и отражение в сюжете цикла трагического жизненного пути композитора. Как пишет Юлия Кристева в своей классической книге «Черное солнце. Депрессия и меланхолия», «писать о меланхолии имеет смысл, только если это идет от самой меланхолии»[1], а потому биографический фактор, физические и моральные страдании, пережитые Шубертом, становятся для слушателя так или иначе дополнительным выразительным средством.

«Зимнему пути» посвящено огромное количество исследований, касающихся музыкального языка, структуры цикла, образности, исторического контекста, – всего того, что объясняет, как претворяется меланхолическое в этом сочинении. Нас же интересует скорее обратный ракурс – взгляд на «Зимний Путь» как на символ и архетип меланхолии[2] в сегодняшнем искусстве, столь перегруженном своим что некое устойчивое понятие и его художественное выражение зачастую меняются местами.

«Зимний путь», органично сочетающий в себе и интимно-лирическую и социо-политическую тематику, оказался очень важным саднящим нервом музыкальной истории, снова и снова вызывающим к себе интерес. Удивительное количество аранжировок, композиторских интерпретаций, театральных постановок и отсылок к этому циклу в разных видах искусства (кино, литература, театр) позволяет думать о печальной актуальности для современного мира ощущения потерянности, одиночества и в некотором смысле безнадежности, о повальной зависимости от антидепрессантов и синдроме «хронической усталости». Разрушение иллюзий, смещение ценностей оборачивается даже не хаосом, а гнетущим вакуумом. Возрастает всеобщая подавленность и тревожность, нагнетаемая экономическими и политическими кризисами и истеричными СМИ, подробно обсуждающими каждый катаклизм на другом конце света, переживаемый нами уже почти на личном уровне. Не случайно планета, которая угрожает Земле в нашумевшем фильме Ларса фон Триера, называется именно Меланхолией, что выводит проблему уже на космический уровень: «неотвратимость, с которой планета Меланхолия приближается к Земле, обессмысливает происходящее на ней в той же мере, в какой меланхолия одной из главных героинь обесценивает происходящее в социальном окружении»[3].

Безусловно, другим символическим прочтением «Зимнего пути» является понимание этого путешествия как странствия за пределы жизни, идет ли речь о невозможности приятия смысла жизни или о реальном финале жизненного пути, физическом уходе. Лирический герой Шуберта, пускающийся в первом же номере цикла в долгое путешествие, сразу оказывается в зоне безвременья, поскольку все «реальные» события его жизни произошли до начала цикла и путешественник «застрял» в пространстве между жизнью и смертью. «Страннику, идущему по кругу, не продвигаясь вперед, открывается эксцентрический характер этой области, каждая точка которой находится на одинаковом расстоянии от центра: все развитие в ней — иллюзия, первый шаг столь же близок к смерти, как последний, и странник проходит, кружась по разбросанным точкам местности, но саму ее не покидает»[4]. Именно отсутствие окончательной трагедии, смерти героя, как таковой, выводит на первый план факт осознания и приятия ее неизбежности, когда бы она ни наступила. Как пишет Юлия Кристева, «на границе жизни и смерти меня иногда охватывает горделивое ощущение, что я – свидетель бессмыслицы Бытия, откровения абсурдности всех связей и существ»[5].

Стоит сразу оговориться, что количество художественных обращений к циклу «Зимний путь» столь велико, что нет возможности и необходимости рассматривать все их подробно. Одним только музыкальным аранжировкам, обработкам и композиторским интерпретациям посвящен двухтомный труд немецкого музыковеда Райнера Нонненмана «Зимний путь. Композиторские пути от и к вокальному циклу Шуберта на протяжении двух столетий»[6]. В этой работе Нонненман дает подробный музыкальный анализ всех сочинений, имеющих отношение к «Зимнему пути», от Листа до Цендера, рассматривает исторические и стилевые диалоги, переплетения, осознанные противопоставления и контрапункты.:

Объяснение:

Это максимально коротко.