Рисунок к опере садко оч.нужно. если можно тот рисунок полегче чтобы нарисовать можно было

Ознакомившись с либретто оперы, можно найти очень много идей для иллюстраций к ней, например:

1) Пир в Новгороде (много людей, певцы с гуслями, скоморохи, богатые хоромы, накрытый стол).

2) Садко, поющий песни с лирой в руке Волхове (дочери морского царя) на берегу Ильмень-озера.

3) Садко на берегу Ильмень-озера (ночь, грустный Садко, белые лебеди).

4) Три золотые рыбки в сетях Садко.

5) Пристань города (горожане, скоморохи, корабли, Любава прощается с Садко).

6) Дружина Садко.

7) Три заморских гостя (Индийский, Варяжский, Веденецкий).

8) Корабль Садко вместе с дружиной отплывает от берега Ильмень-озера.

9) Владения Морского царя, которому сверху падают дары Садко.

10) Садко в морском царстве.

11) Буря на море (шторм, тонущие корабли).

12) Прощание Волховы с Садко (рассвет, берег озера).

13) Встреча Садко и Любавы.

Джаз возник в США среди угнетенного, бесправного негритянского населения,среди потомков черных рабов, когда-то насильно увезенных со своей родины.В начале XVII века прибыли в Америку первые невольничьи корабли с живым грузом. Его быстро раскупили богачи американского Юга, которые стали использовать рабский труд для тяжелых работ на своих плантациях. Оторванные от родины, разлученные с близкими, изнемогавшие от непосильного труда, черные невольники находили утешение в музыке. Негры удивительно музыкальны. Особенно тонко и изощренно их чувство ритма. В редкие часы отдыха негры пели, аккомпанируя себе хлопками в ладоши, ударами по пустым ящикам, жестянкам -- всему, что находилось под рукой. 

Вначале это была настоящая африканская музыка. Та, которую невольники привезли со своей родины. Но шли годы, десятилетия. В памяти поколений стирались воспоминания о музыке страны предков. Оставались лишь стихийная жажда музыки, жажда движений под музыку, чувство ритма, темперамент. На слух воспринималось то, что звучало вокруг -- музыка белых. А те пели, в основном, христианские религиозные гимны. И негры тоже стали петь их. Но петь по-своему, вкладывая в них всю свою боль, всю страстную надежду на лучшую жизнь хотя бы за гробом.

Вот отрывок в котором соответствует ответ
«Не одна во поле дороженька пролегала», — пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны.
Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы...»