Средства выразительности вступления балета Ярославна Ритм, темп, тембр и т.д.

ответ: вроде бы все правильно

Сверху кожа, снизу тоже,
В середине пусто.
Бьют его, а он гремит,
В ногу всем шагать велит.
(Барабан)

Три струны, играет звонко
Инструмент тот — «треуголка».
Поскорее узнавай-ка,
Что же это?  Балалайка

Как будто девушка запела,
И в зале словно посветлело.
Скользит мелодия так гибко.
Затихло все: играет… 
(Скрипка)

Этот струнный инструмент
Зазвенит в любой момент
 И на сцене в лучшем зале,
И в походе на привале.
(Гитара)

Богиня инструментов всех – 
Звучит журчанье, шелест.
По струнам пальцы пролетят – 
Что даже птицы замолчат.  
(Арфа)

"Переводчик в прозе раб, а в стихах соперник", - обронил Поэт. Русский переводчик "Гамлета" обречен на двойное соперничанье - с автором оригинала и переводческой традицией. Но даже если ты сам осознаешь, что вскарабкался на плечи гигантов, знакомый театровед все равно поинтересуется: "А что, Пастернак уже не устраивает?" Переводы редко живут на сцене долее трех десятилетий: язык, как стрелки часов, незримо смещается во времени. Переводчиком становится тот, кто раньше других заметит, что часы отстали. Мне жаль ямбического затакта "То be, or not to be...", того первого безударного слога, в котором слышен резкий вдох и виден взмах поднявшейся для удара руки. На этом фоне "Быть иль не быть, вот в чем вопрос" (Пастернак) вместе с "Быть или не быть - таков вопрос" (Лозинский) - тупой тычок, слепок с честной версификации ученого-геодезиста М.П.Вронченко (1828 г.): "Быть иль не быть - таков вопрос..." и Николая Полевого (1837 г.): "Быть или не быть - вот в чем вопрос!". В русских переводах я не слышу тигриного рыка короля: "Gertrude, do not drink". (Если это "Не пей вина, Гертруда", то прав Борис Гребенщиков, продолживший: "Пьянство не красит дам!") Не могу поверить, что стражники изъясняются со столь явным немецким акцентом: "Кто здесь?" "Нет, сам ты кто, сначала отвечай!" И фонетически невнятное "Разлажен жизни ход..." не заменит подлинного "The time is out of joint" ("Век вывихнут"), в котором выражена та же средневековая идея выворачивания времени, что и в "Слове о полку Игореве": "Наничь ся годины обратиша" ("Обратились времена наизнанку"). А перевод "Words. Words. Words" как "Слова. Слова. Слова" - всего лишь подстрочник. Что обычно делает человек, когда читает хорошую книгу и чего-то не может в ней понять? Трет переносицу и, пообещав себе, что непременно в этом разберется (когда будет время), продолжает чтение. Переводчику сложней. Если он честен перед собой и текстом, работа может встать на недели или даже месяцы. У меня не было установки отыскать в "Гамлете" нечто никому не известное, я просто хотел сделать новый перевод пьесы Шекспира. Но чем дальше втягивался в работу, тем удивительней становилось ощущение разрыва между английским текстом и его классическими интерпретациями. Вроде бы Гамлет оставался Гамлетом, а Клавдий - Клавдием, но это были другие Гамлет и Клавдий. Иными оказывалась логика их поступков, а, значит, и сами поступки. XX век с его установкой на научно-технический прогресс игнорировал шекспировскую логику "темного" стиля, опирающуюся на многомерность поэтического слова. (Подробнее об этом см. с. 237-242.) Главным образом это касается образа Горацио и тайны гибели Офелии. Пропустив через руку весь текст, я смею полагать, что при всех своих открытиях шекспироведение три с лишним века повторяет ошибки, сделанные провинциальными английскими трагиками еще во второй трети XVII в., когда после восемнадцатилетнего запрета театров Британия узнала о Шекспире.