Внекоторых станах есть реки, из которых нельзя брать воду даже для питья.

Лишнее слово даже. Вода сама по себе предполагает, что Ее будут пить, а даже употребляется не в этом контексте.

I

     В    одном   селе,    возле   Блудова   болота,    в    районе   города
Переславля-Залесского, осиротели двое детей. Их мать умерла от болезни, отец
погиб на Отечественной войне.
     Мы жили в этом селе всего только через один дом от детей. И конечно, мы
тоже вместе с  другими соседями старались им,  чем только могли.  Они
были очень милые. Настя была как Золотая Курочка на высоких ножках. Волосы у
нее,  ни темные,  ни светлые,  отливали золотом, веснушки по всему лицу были
крупные,  как золотые монетки, и частые, и тесно им было, и лезли они во все
стороны. Только носик один был чистенький и глядел вверх.
     Митраша был моложе сестры на два года. Ему было всего только десять лет
с  хвостиком.  Он  был  коротенький,  но  очень плотный,  лобастый,  затылок
широкий. Это был мальчик упрямый и сильный.
     "Мужичок в  мешочке",  -  улыбаясь,  называли его между собой учителя в
школе.
     "Мужичок в мешочке", как и Настя, был весь в золотых веснушках, а носик
его, чистенький тоже, как у сестры, глядел вверх.
     После  родителей все  их  крестьянское хозяйство досталось детям:  изба
пятистенная,  корова Зорька,  телушка Дочка,  коза Дереза,  безыменные овцы,
куры, золотой петух Петя и поросенок Хрен.
     Вместе с этим богатством досталась,  однако,  детишкам бедным и большая
забота о  всех живых существах.  Но с такой ли бедой справлялись наши дети в
тяжкие годы Отечественной войны!  Вначале,  как  мы  уже говорили,  к  детям
приходили их дальние родственники и все мы, соседи. Но очень что-то
скоро умненькие и дружные ребята сами всему научились и стали жить хорошо.
     И  какие  это  были  умные  детишки!  Если  только  возможно было,  они
присоединялись к  общественной  работе.  Их  носики  можно  было  видеть  на
колхозных полях, на лугах, на скотном дворе, на собраниях, в противотанковых
рвах: носики такие задорные.
     В этом селе мы,  хотя и приезжие люди, знали хорошо жизнь каждого дома.
И теперь можем сказать:  не было ни одного дома,  где бы жили и работали так
дружно, как жили наши любимцы.
     Точно так же,  как и покойная мать,  Настя вставала далеко до солнца, в
предрассветный час, по трубе пастуха. С хворостиной в руке выгоняла она свое
любимое стадо и  катилась обратно в  избу.  Не ложась уже больше спать,  она
растопляла печь,  чистила  картошку,  заправляла обед  и  так  хлопотала  по
хозяйству до ночи.
     Митраша  выучился у  отца  делать  деревянную посуду:  бочонки,  шайки,
лохани.  У него есть фуганок,  ладило* длиной больше чем в два его роста.  И
этим ладилом он  подгоняет дощечки одну к  одной,  складывает и  обдерживает
железными или деревянными обручами.
    
     * Ладило - бондарный инструмент.

     При корове двум детям не было такой уж нужды,  чтобы продавать на рынке
деревянную посуду,  но добрые люди просят,  кому - шайку на умывальник, кому
нужен под капели бочонок,  кому - кадушечку солить огурцы или грибы или даже
простую посудинку с зубчиками - домашний цветок посадить.
     Сделает, и потом ему тоже отплатят добром. Но, кроме бондарства, на нем
лежит  и  все  мужское хозяйство и  общественное дело.  Он  бывает  на  всех
собраниях, старается понять общественные заботы и, наверно, что-то смекает.
     Очень  хорошо,  что  Настя постарше брата на  два  года,  а  то  бы  он
непременно зазнался и  в  дружбе у них не было бы,  как теперь,  прекрасного
равенства. Бывает, и теперь Митраша вспомнит, как отец наставлял его мать, и
вздумает,  подражая отцу,  тоже учить свою сестру Настю.  Но  сестренка мало
слушается, стоит и улыбается... Тогда "Мужичок в мешочке" начинает злиться и
хорохориться и всегда говорит, задрав нос:
     - Вот еще!
     - Да чего ты хорохоришься? - возражает сестра.
     - Вот еще! - сердится брат. - Ты, Настя, сама хорохоришься.
     - Нет, это ты!
     - Вот еще!
     Так,  помучив строптивого брата, Настя оглаживает его по затылку. И как
только  маленькая ручка  сестры  коснется широкого затылка брата,  отцовский
задор покидает хозяина.
     - Давай-ка вместе полоть, - скажет сестра.
     И брат тоже начинает полоть огурцы,  или свеклу мотыжить,  или картошку
полоть.

Исходный текст по И. Ильину.

Природа никогда не создает шума. Она учит человека величию в тишине. Молчит солнце. Беззвучно разворачивается перед нами звездное небо. Мало и редко слышим мы из «сердцевины земли». Милостиво о блаженно покоятся царственные горы. Даже море к «глубокой тишине». Самое великое в природе, то, что определяет и решает как таковую нашу судьбу, происходит бесшумно…
А человек шумит. Он шумит спозаранку и допоздна, преднамеренно и непреднамеренно, работая и развлекаясь. И этот шум никак не соотносится с достигаемым благодаря ему результатом. Так и хочется сказать, что шум составляет «привилегию» человека в мире, ибо все, то природа дает нашему слуху, - это таинственный и многозначительный звук, а не назойливый и пустой шум. Пораженные и захваченные, стоим мы, когда свой голос поднимает гром, вулкан или ураган, и внимаем этому голосу, который вознамерился сказать на нечто величественное. Рокот Рейнского водопада или моря, обвалы горной лавины, шепот леса, журчанье ручья, пение соловья мы слышим не как шум, а как речь или песню родственных нам, но таинственных сил. Грохот трамваев, треск и шипение фабрик , рев мотоциклов, визг тормозящих автомобилей, хлопанье кнута, отбивание косы, резкие звуки мусорных машин и, ах, так часто…рев радио – это шум, докучливый шум, так ничтожно мало значащий в духовном смысле. Шум присутствует везде, где звук мало значит или вовсе ничего не значит, где громыхание, свистение, жужжание, гудение, рев, проникая в человека, мало что дают ему. Шум – дерзкий и разочаровывающий, кичливый и пустой, самоуверенный и поверхностный, беспощадный и лживый. Можно привыкнуть к шуму, но никогда нельзя им наслаждаться. Он не таит в себе ничего духовного. Он «говорит», не имея, что сказать. Поэтому всякое плохое искусство, всякая глупая речь, всякая пустая книга – шум.
При этом шум возникает из духовного «ничто» и растворяется в духовном «ничто». Он выманивает человека из его духовного убежища, из его сосредоточенности, раздражает его, связывает, так что тот живет уже не духовной, а исключительно внешней жизнью. Говоря языком современной психологии ,он прививает человеку «экстравертную установку», ничем не возмещая ему это. Примерно так: «Приветствую тебя, человек!.. Послушай-ка! Впрочем, мне нечего тебе сказать!..»
И снова… И снова… Бедный человек подвергается нападкам и даже не может отразить нападающего: «Если тебе нечего сказать, оставь меня в покое». И чем больше человек захвачен шумом, тем привычнее для его души внимание к чисто внешнему. Благодаря шуму внешний мир становится значимым. Он оглушает человека, поглощает его. Шум, так сказать, «ослепляет» восприятие, и человек становится духовно «глух».
Шум перекрывает все: во внешнем – пение мира, откровение природы, вдохновение от космического безмолвия. Во внутреннем – возникновение слова, рождение мелодии, отдохновение души, покой разума. Потому что воистину, где нет тишины, там нет покоя. Где шумит ничтожное, там смолкает Вечное.
Робка также и муза. Как легко спугнуть ее шумом!.. Нежна ее сущность, голос ее нежен. А шум – дерзкий парень. Ничего не знает этот грубиян о таинственной изначальной мелодии, которая поднимается из колодца души, иногда во иногда взывая, иногда вздыхая. Он вытесняет эту мелодию из земной жизни и земной музыки…
От этого бедствия я не знаю утешения. Есть только одно: побороть шум…
(По И. Ильину)