1. М.Булгаков, «Торговый ренессанс», 1921 г Как можно объяснить название рассказа? Какие новые явления (по сравнению со временем политики «военного коммунизма» отметил М.Булгаков в 1921 г.? С каких сфер началось движение страны в сторону «рынка»? 2. Михаил Осоргин, писатель и журналист, один из организаторов Всероссийского союза журналистов. (Из книги «Времена». Париж, 1955, с.180−185) -Как автор оценивает культуру личности людей, занимавшихся следствиями в рамках борьбы с инакомыслием? -Как следователи относились к работе с интеллигенцией? -Как проходила работа с материалами дела? «Допрашивали нас в нескольких комнатах несколько следователей. За исключением умного Решетова, все эти следователи были малограмотны, самоуверенны и ни о ком из нас не имели никакого представления; какой-то там товарищ Бердяев, да товарищ Кизеветтер, да Новиков Михаил... Вы чем занимались? — Был ректором университета. — Вы что же, писатель? А чего вы пишете? — А вы, говорите, философ? А чем же занимаетесь? — Самый до был образцом канцелярской и логики. Собственно допрашивать нас было не о чем — ни в чем мы не обвинялись. Я с Решетова: «Собственно, в чем мы обвиняемся?» — Он ответил: «Оставьте, товарищ, это не важно! Ни к чему задавать пустые во Другой следователь подвинул мне бумажку: — Вот распишитесь тут, что вам объявлено о задержании.— Нет! Этого я не подпишу. Мне сказал по телефону Решетов, что подушку можно не брать! — Да вы только подпишите, а там увидите, я вам дам другой документ. В другом документе сказано, что на основании моего до которого еще не было) я присужден к высылке за границу на три года. И статья какая-то Да какого до Вы еще не допрашивали! — Это, товарищ, потом, а то там мы не успеваем. Вам-то ведь все равно. Затем третий «документ», в котором кратко сказано, что в случае согласия уехать на свой счет, освобождается с обязательством покинуть пределы РСФСР в пятидневный срок; в противном случае содержится в Особом отделе до высылки этапным порядком.— Вы как хотите уехать? Добровольно и на свой счет? — Я вообще никак не хочу.— Он изумился.— Ну как же это не хотеть за границу! А я вам советую добровольно, а то сидеть придется долго. Спорить не приходится: согласился добровольно. Писали что-то еще. Все-таки в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: «нежелание примириться и работать с советской властью». 3. Князь Сергей Трубецкой, русский философ и литератор (из книги «Минувшее» -С какими чувствами автор вспоминает о высылке? «Но вот, наконец, наступил час погрузки на пароход. «Oberbürgermeister Hagen» стоял на Невской пристани. Таможенный досмотр (количество вещей было строго ограничено и мы должны были заранее дать на утверждение их список), потом — погрузка. Мы сели на пароход днем, но он должен был идти только на следующий день рано утром. Вместе с нами на пароход взошли и несколько чекистов. Я говорю про чекистов в форме, секретные агенты, конечно, тоже были... Наши паспорта нам на руки выданы не были, они остались у чекистов. Неужели мы все же уедем и ничто нас не задержит? Неужели это не сон? — думалось мне... Я утром и посмотрел на часы. Было уже на несколько часов позднее назначенного для отплытия времени, а наш пароход все стоял на том же месте...— Что случилось? — Оказывается, капитан все еще не может добиться от властей разрешения на отплытие. — Почему? — Неизвестно. — Опять волнительное ожидание... Наконец мы трогаемся, но паспортов нам не передали, и наши чекисты с парохода не сошли... Как? Почему? Ведь мы же не остановимся теперь нигде до Штеттина... Вот вырисовывается Кронштадт и Толбухин Маяк. От нашего парохода на ходу отваливает лодка, в ней наши чекисты... Пароход ускоряет ход. <...> Тяжелый камень сваливается с моего сердца — слава Богу! — мы едем... В то же время нет и легкого чувства радости, щемящая тоска охватывает меня. Я впиваюсь глазами в последний краешек родной земли. Безнадежное серое небо, серое море, серый профиль маяка. Даже чайки почему-то кажутся серыми. Грусть, тоска, безнадежность!.. Но это — Россия, страна наших отцов и дедов. Сердце сжимается... Неужели навеки?! Нет! нет! — отталкиваюсь от этой мысли, а душу гложет тяжелое сомнение. Я надеваю на себя маску бодрости — для других и, главное, быть может, для самого себя...»