Анализ стихотворения автор ю.п. кузнецов поэзия есть свет, а мы в день пушкина я вижу ясно землю, в ночь лермонтова – звёздные миры. как жизнь одну, три времени приемлю. я знаю, где-то в сумерках святых горит моё разбитое оконце, где просияет мой последний стих, и вместо точки я поставлю солнце.

Стихотворение написано в обычной для поэта Ю.Кузнецова яркой и самобытной манере, отличающейся богатой палитрой ассоциаций, разнообразием эпитетов, необычностью метафор, масштабностью сюжета, энергетикой слова.
Данное стихотворение посвящено теме поэзии, оно объясняет нам, что для автора есть поэзия: поэзия есть свет. Поэзия - это весь мир, а мир освещен светом поэзии. 
Стихотворение состоит из 2 строф, по 4 строчки каждая. Стихотворный размер - пятистопный ямб. Смысл этого короткого стихотворения обогащается, благодаря художественным средствам, которые автор использовал в нем.

Антитеза:
Поэзия есть свет, а мы пестры.
день Пушкина - ночь Лермонтова
Как жизнь одну, три времени приемлю. 
Метафоры: 
где-то в сумерках святых горит моё разбитое оконце; просияет мой последний стих.
Сравнение:
вместо точки я поставлю солнце.
Эпитеты: 
в сумерках святых; звёздные миры.
Градация проявляется в образах:
в сумерках горит оконце, просияет стих, солнце вместо точки.

Четвёртка коней Большого театра... Толстые дорические колонны... Площадь оперы - асфальтовое озеро, с соломенными вспышками трамваев - уже в три часа утра разбуженное цоканьем скромных городских коней...

Узнаю тебя площадь Большой Оперы - ты пуповина городов Европы - и в Москве - не лучше и не хуже своих сестёр.

Когда из пыльного урочища Метрополя - мировой гостиницы - где под стеклянным шатром я блуждал в коридорах улиц внутреннего города - изредка останавливаясь перед зеркальной засадой, или отдыхая на спокойной лужайке с плетёной бамбуковой мебелью - я выхожу на площадь, ещё слепой, глотая солнечный свет: мне ударяет в глаза величавая явь Революции и большая ария для сильного голоса покрывает гудки автомобильных сирен.

Маленькие продавщицы духов стоят на Петровке, против Мюр-Мерелиза - прижавшись к стенке, целым выводком, лоток к лотку. Этот маленький отряд продавщиц - только стайка. Воробьиная, курносая армия московских девушек; милых трудящихся машинисток, цветочниц, голоножек, - живущих крохами и расцветающих летом...

В ливень, они снимают башмачки и бегут через жёлтые ручьи, по красноватой глине размытых бульваров, прижимая к груди драгоценные туфельки-лодочки - без них пропасть: холодное лето. Словно мешок со льдом, который никак не может растаять, спрятан в густой зелени Нескучного и оттуда ползёт холодок по всей лапчатой Москве...

Вспоминаю ямб Барбье: "Когда тяжёлый зной прожёг большие камни".

В дни, когда рождалась свобода - "эта грубая девка, бастильская касатка" - Париж бесновался от жары - но жить нам в Москве, сероглазой и курносой, с воробьиным холодком - в июле...

А я люблю выбежать утром, на омытую светлую улицу, через сад, где за ночь намело сугробы летнего снега, перины пуховых одуванчиков - прямо в киоск, за "Правдой".

Люблю, постукивая пустым, жестяным бидоном, как мальчишка, путешествовать за керосином, не в лавку, а в трущобу: о ней стоит рассказать: подворотня, потом налево, грубая, почти монастырская лестница, две открытых каменных терассы; гулкие шаги, потолок давит, плиты разворочены; двери забиты войлоком; протянуты снасти бечёвок; лукавые заморенные дети в длинных платьях бросаются под ноги; настоящий итальянский двор.

А в одно из окошек за кучи барахла всегда глядит гречанка красоты неописуемой, из тех лиц, для которых Гоголь не щадил трескучих и великолепных сравнений.

Тот не любит города, кто не ценит его рубища, его скромных и жалких адресов, кто не задыхался на чёрных лестницах, путаясь в жестянках, под мяуканье кошек, кто не заглядывался в каторжном дворе ВХУТЕМАСа, на занозу в глазури, на живую, животную прелесть аэроплана...

Тот не любит города, кто не знает его мелких привычек: например, когда пролётка взбирается на горб Камергерского, обязательно покуда лошадь идёт шагом, за вами следуют нищие и продавцы цветов...

На большой трамвайной передышке, что на Арбате - нищие бросаются на неподвижный вагон и собирают свою дань - но если вагон идёт пустой - они не двигаются с места, а как звери, греются на солнце под навесом трамвайных уборных, и я видел, как слепцы играли со своими поводырями.

А продавцы цветов, отойдя в сторону, поплёвывают на свои розы.

Вечером начинается игрище и гульбище на густом, зелёном Тверском бульваре - от Пушкина - до тимирязевского пустыря. Но до чего неожиданностей  таят эти зелёные ворота Москвы!

Мимо вечных, несменяемых бутылок на лотерейных столиках, мимо трёх слепеньких, в унисон поющих "Талисман", к тёмной куче народа, сгрудившейся под деревом...

На дереве сидит человек, одной рукой поднимает на длинном шесте соломенную кошёлку, а другой отчаянно трясёт ствол. Что-то вьётся вокруг макушки. Да это пчёлы! Откуда-то слетел целый улей с маткой и сел на дерево. Упрямый улей, коричневой губкой, висит на ветке, а странный пасечник с Тверского бульвара всё трясёт и трясёт своё дерево и подставляет пчёлам кошёлку.

Хорошо в грозу, в трамвае "А", промчаться зелёным поясом Москвы, догоняя грозовую тучу. Город раздаётся у ступенчатыми меловыми терассами меловые горы врываются в город вместе с речными Здесь сердце города раздуваются меха. И дальше Москва пишет мелом. Всё чаще и чаще выпадает белая кость домов. На свинцовых облаках грозы сначала белые скворечники Кремля и, наконец, безумный, каменный пасьянс Воспитательного Дома, это опьяненье штукатуркой и окнами; правильное, как пчелиные соты, накопление размеров, лишённых величья.

Это в Москве смертельная скука прикидывалась то то оспопрививаньем, и как начнёт строиться уже не может остановиться и всходит опарой этажей.

Была небогатая старушка,живущая этажем выше меня.Ее квартира была небольшая.Она часто приглашала меня выпить с ней чаю и поиграть в лото.Еще у нее была замечательная коллекция фарфоровых кукол.Одни были в массивных,широких платьях до полу,другие же в простой и невзрачной одежде.Но все они были выполнены настолько изящно,что нельзя было оторвать от них глаз.
Однажды,я как обычно зашел к ней и увидел,что она сидела на кресле и плакала,а на полу были разбросаны салфетки.подставки и даже блюдца,на которые она ставила своих куколок.
-Что произошло?
Старушка закрыла лицо руками и продолжала непрерывно всхлипывать.Сквозь дрожщий голос она произнесла следующее:
-Мои куколки..их украли!
-Кто!?Я немедлено вам вернуть их обратно!
В ту же минуту у меня сработал рефлекс.Я рванул с лестницы на улицу через черный вход и увидел убегающую в дали меня фигуру.Я что есть силу побежал за грабителем,но все мои попытки его догнать оказались напрасными.Я решил первым делом обратиться в полицию,пошел вдоль моста и увидел,что прямо под ним сидит тот человек,за которым я гнался почти пол часа.Я аккуратно подошел сзади и схватил его за руки.Сначала он сопротивлялся,но потом присмирел и опустил голову вниз.
-Забирайте своих никчемных фарфоровых кукол,много выручки от них не получишь...
-Я взял тканный мешок,в котором была сокровенная коллекция старушки,и не отпуская повел грабителя в полицейский участок.
Коллекция была возвращена на место,а старушка все так же приглашала меня на чай.