Можно ли назвать рассказ трогательным? Как вы объяснитеслово «трогательный»? Составьте несколько предложений с этимсловомрассказ умеешь ли ты свестеть, Йохона)​

РАССКАЗ МОЖНО НАЗВАТЬ ТРОГАТЕЛЬНЫМ НУ ЭТО КОГДА ТАМ ГРУСТНО ИЛИ ЖАЛКО КОГО ТО

Объяснение:

"... Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновения, как я стал сознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал загар, он уже не отходил и зимой, - он был такой нежный, ровный, только чуть-чуть темнее на жилочках. А может быть, они были и грубее, руки твои, - ведь им столько выпало работы в жизни, - но они всегда казались мне такими нежными, и я так любил целовать их прямо в темные жилочки. Да, с того самого мгновения, как я стал сознавать себя, и до последней минуты, когда ты в изнеможении, тихо в последний раз положила мне голову на грудь, провожая в тяжелый путь жизни, я всегда помню руки твои в работе. Я помню, как они сновали в мыльной пене, стирая мои когда эти были еще так малы, что походили на пеленки, и помню, как ты в тулупчике, зимой, несла ведра на коромысле, положив спереди на коромысло маленькую ручку в рукавичке, сама такая маленькая и пушистая, как рукавичка. Я вижу твои с чуть утолщенными суставами пальцы на букваре, и я повторяю за тобой: "бе-а - ба, ба-ба". Я вижу как сильной рукой своею ты подводишь серп под жито, сломленное жменью другой руки, прямо на серп, вижу неуловимое сверкание серпа и потом это мгновенное плавное, такое женственное движение рук и серпа, откидывающее колосья в пучке так, чтобы не поломать сжатых стеблей. Я помню твои руки, несгибающиеся, красные, залубеневшие от студеной воды в проруби, где ты полоскала белье, когда мы жили одни, - казалось, совсем одни на свете, - и помню, как незаметно могли руки твои вынуть занозу из пальца у сына и как они мгновенно продевали нитку в иголку, когда ты шила и пела - пела только для себя и для меня. Потому что нет ничего на свете, чего бы не сумели руки твои, что было бы им не под силу, чего бы они погнушались! Я видел, как они месили глину с коровьим пометом, чтобы обмазать хату, и я видел руку твою, выглядывающую из шелка, с кольцом на пальце, когда ты подняла стакан с красным молдаванским вином. А с какой покорной нежностью полная и белая выше локтя рука твоя обвилась вокруг шеи отчима, когда он, играя с тобой, поднял тебя на руки, - отчим, которого ты научила любить меня и которого я чтил, как родного, уже за одно то, что ты любила его. Но больше всего, на веки вечные запомнил я, как нежно гладили они, руки твои, чуть шершавые и такие теплые и прохладные, как они гладили мои волосы, и шею, и грудь, когда я в полусознании лежал в постели. И, когда бы я ни открыл глаза, ты была всегда возле меня, и ночник горел в комнате, и ты глядела на меня своими запавшими очами, будто из тьмы, сама вся тихая и светлая, будто в ризах. Я целую чистые, святые руки твои! Ты проводила на войну сыновей, - если не ты, так другая, такая же, как ты, - иных ты уже не дождешься вовеки, а если эта чаша миновала тебя, так она не миновала другую, такую же, как ты. Но если и в дни войны у людей есть кусок хлеба и есть одежда на теле, и если стоят скирды на поле, и бегут по рельсам поезда, и вишни цветут в саду, и пламя бушует в домне, и чья-то незримая сила подымает воина с земли или с постели, когда он заболел или ранен, - все это сделали руки матери моей - моей, и его, и его. Оглянись же и ты, юноша, мой друг, оглянись, как я, и скажи, кого ты обижал в жизни больше, чем мать, - не от меня ли, не от тебя, не от него, не от наших ли неудач, ошибок и не от нашего ли горя седеют наши матери? А ведь придет час, когда мучительным упреком сердцу обернется все это у материнской могилы. Мама, мама меня, потому что ты одна, только ты одна на свете можешь прощать, положи на голову руки, как в детстве, и

Рассвет. Небо такое... необыкновенное, чарующее. Солнце уже виднеется даже сквозь множество стволов сосен и елей.
Совсем недавно его белый свет слабо освещал тропинку... И это, признаться, слегка пугало. Но теперь, когда слабенькие золотые лучики в быстром темпе перепрыгивают с одной маленькой капельки росы на другую, лес кажется волшебным.
Начинают распевать свои необыкновенные арии птицы. Они пыпаются ласково разбудить сказочную волшебницу, которая ослепляет всех своей красотой и таинственностью - природу.
Под звуки прекрасных песнопений начинает свой день весь лесной народец...
Скоро солнце поднимется ещё выше, тогда этот маленький мирок уже не будет настолько волшебным.

Огонь 

Красиво: огонь. Смотришь, смотришь и не можешь насмотреться. Языки пламени вьются и изгибаются, пляшут, кувыркаются, переплетаются причудливыми узорами. Хрупкая, ажурная красота - протяни руку, и не будет её. Протяни руку, и ты обожжёшься. Больно руке, больно сердцу: не дотянешься до чуда. 

А можно - сгореть. Вместе сгореть, вместе с этими огненными змейками. Сплясать причудливый танец, изогнуться в последнем экстазе, вспыхнуть и рассыпаться волшебным фейерверком. Несколько секунд волшебной игры, мгновения сказки. 

Больно. Убрать руку из огня, и боль прекратится. Слишком многим надо пожертвовать, чтобы стать одним из язычков пламени. Долго ведь можно тлеть, не вспыхивая. И боль сердечная притупится, пройдёт, и жизнь всё-таки жизнь, пусть без щемящей красоты пляшущего огня. 

Не для меня сказочный танец мерцающих искр, не мне взлететь вверх, оглушая и изумляя всех. Разве что придёт кто-нибудь, усталый и замёрзший, и разворошит тлеющие огоньки, раздует дремлющее пламя, сожжёт моё сердце в жестокой наивности простого желания согреться. 

Где же ты, путник?