продолжить сказку об одном зернышке?

после того как братья пришли к своему младшему братишке они отдали свои сабли и золото

Какой ты, такая у тебя душа.

***

...ему даже казалось, что с подлыми жить легче. Их ненавидеть можно - это проще. А с хорошими - трудно, стыдно как-то.

***

Сидели, склонившись локтями на стол, - лоб против лба, угрюмые, похожие друг на друга и не похожие. У старшего Любавина черты лица навсегда затвердели в неизменную суровую маску. Лишь глубоко в глазах можно еле заметить слабый отсвет тех чувств, какие терзали этого большого лохматого человека. У молодого - все на лице: и горе, и радость, и злость. А лицо до боли красивое - нежное и зверское. Однако при всей своей страшной матерости отец уступал сыну, сын был сильнее отца. Одно их объединяло, бесспорно: люди такой породы не гнутся, а сразу ломаются, когда их одолевает другая сила.

***

Что-то остается в нас от родины такое, что живет в нас всю жизнь, то радуя, то мучая, и всегда кажется, что мы ее, родину, когда-нибудь еще увидим.

***

Ах, какая же это глубокая, чистая, нерукотворная красота - русская песня, да еще когда ее чувствуют, понимают. Все в ней: и хитреца наша особенная - незлая, и грусть наша молчаливая, и простота наша неподдельная, и любовь наша неуклюжая, доверчивая, и сила наша - то гневная, то добрая...И терпение великое, и слабость, стойкость - всё.

***

Он любил сидеть у окна за столиком в поезде... и смотреть на проплывающие мимо деревеньки, села, поля, леса, перелески... Есть в этом неизъяснимое наслаждение. Рождается чувство некой прочности на земле всего существующего. Особенно, когда там, откуда едешь, все осталось в хорошем состоянии - и дела, и отношения с людьми; и когда там, куда едешь, тоже должно быть все хорошо.

ответ в самом тексте: 

— Где же вожатый? — спросил я у Савельича .

«Здесь, ваше благородие», — отвечал мне голос сверху. Я взглянул на полати и увидел черную бороду и два сверкающие глаза. «Что, брат, прозяб?» — «Как не прозябнуть в одном худеньком армяке! Был тулуп, да что греха таить? заложил вечор у целовальника: мороз показался не велик». В эту минуту хозяин вошел с кипящим самоваром; я предложил вожатому нашему чашку чаю; мужик слез с полатей. Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были обстрижены в кружок; на нем был оборванный армяк и татарские шаровары.