написать сочинение по картине "Лиса у водоема" с использованием слов анимализм, колорит, состояние природы. Картина: На переднем плане лиса пьет воду из озера. сзади нее стоит сухое дерево. На заднем плане сухая высокая трава и темный густой лес. Время года-осень.

препятствия, оказывается сильнее любых предрассудков. Любящие по-настоящему люди должны быть вместе. Такова главная мысль повести. Идея вы­ражена в словах «любовь всего сильнее», которые написал в письме к отцу Натальи Алексей. Её главные герои — Наталья и Алексей. Немалую роль игра­ют в повести няня и отец Натальи. Есть и эпизодические пер­сонажи: царь и священник. Отрицательных героев среди названных нет, но особую сим­патию вызывает Наталья, не случайно, мне кажется, её именем названа повесть. Во-первых, она умеет любить. Она понимает, что её чувство настоящее. Во-вторых, она заботится о своих близких, переживает, что может их обидеть. Еше Наталья очень преданный человек, она остается рядом с Алексеем даже во вре­мя войны. Она тонко чувствует, переживает, является образ­цом русской женщины.

Москва. Кремль. Уже белокаменный. Царская трапезная. За трапезой Иван IV Грозный. Позади, за спиной царя, стольники. Супротив — князья да бояре. По бокам — охрана, опричники.

Царь Иван Васильевич в преотличнейшем настроении. Ну, чем не повод превратить будничную трапезу в маленький, для своих, праздник? Открывая пированьице «в удовольствие своё и веселие», Грозный повелевает стольникам нацедить для опричнины заморского, сладкого, из царёвых запасов вина. Сам же зорко следит, как пьют его верные слуги, ведь винопитие — ещё и испытание на лояльность. Однако и удалые бойцы не лыком шиты: пьют как положено, пьют — царя славят, вино сладкое по губам течёт. Иван доволен, но вдруг замечает, что один из них, из опричников, к золотому ковшу с золотым вином не притрагивается. Узнав в нарушителе дворцового этикета своего любимца Кирибеевича, грозно отчитывает его: «Неприлично же тебе, Кирибеевич,/ Царской радостью гнушатися;/ А из роду ты ведь Скуратовых,/ И семьёю ты вскормлен Малютиной!..»

Кирибеевич, лукавый и ловкий, как бес, разыгрывает перед царём, для него персонально, душещипательную сцену. Потому, мол, не пью — в золочёном ковше не мочу усов, — что до страсти влюбился в красавицу, а она от меня, недостойного, как от нехристя, отворачивается, полосатою фатою закрывается. Узнав, что зазноба его выдвиженца всего лишь купеческая дочка, Иван Васильевич смеётся: мол, возьми перстенёк мой яхонтовый, прикупи ожерелье жемчужное и пошли дары драгоценные ты своей Алене Дмитриевне. Сладишь дело — на свадьбу зови, ну, а прежде свахе покланяйся...

Перехитрил-таки Малютин выкормыш самого Ивана Четвёртого! И не врал ему вроде бы, все, как есть, на духу рассказывал, только правду последнюю при себе оставил: не поведал про то, что красавица «В церкви Божией перевенчана,/ Перевенчана с молодым купцом/ По закону нашему христианскому».

Свахе покланяйся? Без свах обойдёмся! Главное — царь на его стороне. Да и сам он недаром в опричнине, здесь законникам делать нечего!

Гостиный двор. Шёлковая лавка купца Калашникова. За прилавком — хозяин. Пересчитывает деньги, разглаживает товар.

Дела у Степана Парамоновича идут успешно. А то, что сегодня баре богатые в его заведение не заглядывают, к деликатному товару не прицениваются, так ведь день на день не приходится. Но вот уж и вечер, зима, рано темнеет, гостиный двор давно опустел, пора и ему домой, к молодой жене, к милым деточкам. Хорош у Калашниковых дом — высок, ладен, под стать хозяину. Да уж ежели с утра не везёт, так обязательно до ночи. Думал: деточки почивают, а они плачем плачут! Думал: жена ненаглядная его ужином на белой скатерти встретит, а её и дома-то нету! Сильно волнуется Степан Парамонович, спокойный он мужчина, выдержанный, а волнуется: снег, метель, мороз, темень — уж не случилось ли чего с Аленой Дмитриевной? Ох, случилось, случилось, и страшное! Опозорил её Кирибеевич! И не где-нибудь, посередь улицы, словно тать, как зверюга, набросился, целовал, миловал, уговаривал! На глазах у соседей разбойничал. Те смеялись и пальцем показывали: мол, что деется, ну и бесстыжие!