По какому принципу осуществляется взаимодействие разделов в танце?

Произведение имеет чёткую трёхчастную форму с контрастной серединной (А - В - А)

Объяснение:

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах ты! Красавица, душа-девица

Полюби же ты меня!

Ах! Полюби же ты меня!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах ты!

Жил я у барина, жил я у милого

Ничего не нажил я...

Ничего не нажил я

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах ты!

ответ:«Гимны к ночи» — одно из самых известных и противоречивых произведений Новалиса — Фридриха фон Гарденберга, поэта и философа, представителя раннего немецкого романтизма. Написанные под влиянием безвременной смерти его возлюбленной — Софи Кюн, «Гимны», на первый взгляд, представляют собой поэтический текст, воспевающий торжество смерти в её противопоставлении Свету, Небу — то есть тем символам, которые обычно ассоциируются с позитивным началом, в том числе и в христианстве. Смерть, ночь, могила как бы становятся квинтэссенцией космического совершенства. Обращаясь к свету, Новалис говорит: «Истинное небо мы обретаем не в твоих меркнущих звёздах, а в тех беспредельных зеницах, что в нас ночь отверзает»

Объяснение:Для того чтобы разобраться в этой проблеме, надо первым делом обратиться к христианским понятиям рая и ада, чтобы понять, как они обозначены и в пространстве, и в ментальной проекции — ведь может показаться, что «Гимны» Новалиса задают среду сумеречного обитания как некое место, которое позиционировано в его отношении к потусторонним для него реалиям — Свету, Небу, утру, и, следовательно, эта среда может быть трактована, как один из знаковых полюсов христианского учения. Но, например, православное предание говорит нам о том, что не существует тварного рая и тварного ада, то есть, нет мест в пространстве, которым мы могли бы приписать эти названия или соответствующие качества. В Православии рай и ад существуют только с точки зрения человека, и это скорее проблема богообщения, чем непреложность мироздания. Западная христианская традиция более конкретна в этом вопросе, представляя трёхуровневую модель мира, где есть Небо, земля — как место испытания человека, и преисподняя, поделённая на собственно преисподнюю и чистилище. Но, как бы там ни было, антоним «Свет — мрак», выходящий из Св. Писания, распространяется на обе традиции, что, вроде бы, делает «Гимны» Новалиса воспеванием именно этого, альтернативного свету мрака. Вроде бы можно сказать то, что он, принадлежавший к западной христианской традиции, обозначает именно некое место: загробное, мрачное, адекватное образу преисподней. «Из царства света вниз, во мрак!»[7] — призывает Новалис, и действительно может показаться, что мы имеем дело с зеркальной трактовкой христианского учения, в которой тьма, как метафора ада, становится на место света, имея при этом некую определённую позицию «внизу», то есть более-менее конкретно обозначенную. Однако это только на первый взгляд, так как и сам свет у него при этом не выглядит чем-то негативным, оппозиционным позитивному мраку. «Гимны к ночи» начинаются именно с воспевания Света, «всесладостного, […] в его многоцветных проявлениях, струях и потоках»[8]. То есть, намеченный было антоним становится чисто условным, исчезает конкретизированная дихотомия, и на первый план выступают другие мотивы. У Новалиса свет, «владея всем земным, […] вызывает нескончаемые превращения различных начал, беспрестанно связует и разрешает узы, наделяет своим горним обаянием последнюю земную тварь»[9]. И здесь свет выступает уже не как метафора рая, а как основа видимой земной жизни, в которой не может быть ничего негативного. А тьма, ночь становятся даже не оборотной стороной этого земного позитива, а самой его сутью, в которой прослеживаются недостижимые для романтиков идеалы, альтернативные идеалам того же Просвещения. Мрак превращается в таинственный мир, в котором «смерть — истинная сущность жизни, а ночь — истинная сущность дня»[10]. То есть ночь, как скрытая, непостижимая, но именно та настоящая жизнь, которая стоит за всем происходящим в видимом мире.