Як складалася доля музики Шуберта?

ответ: Франц Петер Шуберт родился в пригороде Вены в семье учителя приходской школы Лихтенталя, музыканта-любителя. Отец его, Франц Теодор Шуберт, происходил из семьи моравских крестьян; мать, Элизабет Шуберт (урождённая Фиц), была дочерью силезского слесаря. Из их четырнадцати детей девять умерли в раннем возрасте[1], а один из братьев Франца — Фердинанд, также посвятил себя музыке[1].

Франц очень рано проявил музыкальные Первыми его наставниками стали домочадцы: отец учил играть на скрипке, а старший брат Игнац — на фортепиано[2]. С шести лет он учился в приходской школе Лихтенталя. С семи лет он брал уроки игры на органе у капельмейстера Лихтентальской церкви. Регент приходской церкви М. Хольцер учил его пению[2].

Благодаря своему красивому голосу в возрасте одиннадцати лет Франц был принят «певчим мальчиком» в венскую придворную капеллу и в Конвикт (школу с пансионом). Там его друзьями стали Йозеф фон Шпаун, Альберт Штадлер и Антон Хольцапфель. Венцель Ружичка преподавал Шуберту генерал-бас, позже Антонио Сальери взял Шуберта к себе на бесплатное обучение, преподавал контрапункт и композицию (до 1816 года)[2]. Шуберт занимался не только пением, но и познакомился с инструментальными произведениями Йозефа Гайдна и Вольфганга Амадея Моцарта, так как он был второй скрипкой в оркестре Конвикта.

Вскоре проявился его талант композитора. С 1810 по 1813 годы Шуберт написал оперу, симфонию, фортепианные пьесы и песни[3].

В учёбе Шуберту тяжело давались математика и латынь, и в 1813 году его отчислили из хора, так как ломался голос. Шуберт вернулся домой и поступил в учительскую семинарию, которую окончил в 1814 году[2]. Затем устроился преподавателем в школу, где работал его отец[3] (в этой школе он работал до 1818 года)[2]. В свободное от работы время он сочинял музыку. Изучал преимущественно Глюка, Моцарта и Бетховена. Первые самостоятельные произведения — оперу «Увеселительный замок сатаны» и мессу фа мажор — он написал в 1814 году.

Зрелость Править

Работа Шуберта не соответствовала его призванию, и он предпринимал попытки утвердиться в качестве композитора. Но издатели отказывались публиковать его работы. Весной 1816 года ему отказали в должности капельмейстера в Лайбахе (ныне Любляна). Вскоре Йозеф фон Шпаун познакомил Шуберта с поэтом Францем фон Шобером. Шобер устроил Шуберту встречу с известным баритоном Иоганном Михаэлем Фоглем. Песни Шуберта в исполнении Фогля стали пользоваться большой популярностью в венских салонах[3]. Первый успех Шуберту принесла Гёте «Лесной царь» («Erlkönig»), переложенная им на музыку в 1816 году[4]. В январе 1818 года первая композиция Шуберта вышла в печать — песня Erlafsee (в качестве дополнения к антологии под редакцией Ф. Сартори)[5].

Среди друзей Шуберта были чиновник Й. Шпаун, музыкант-любитель А. Хольцапфель, поэт-любитель Ф. Шобер, поэт И. Майрхофер, поэт и комедиограф Э. Бауэрнфельд, художники М. Швинд и Л. Купельвизер, композиторы А. Хюттенбреннер и Й. Шуберт, певица А. Мильдер-Гауптман. Они были поклонниками творчества Шуберта и периодически оказывали ему материальную

В начале 1818 года Шуберт оставил работу в школе[3]. В июле он переехал в Желиз (ныне словацкий город Жельезовце) в летнюю резиденцию графа Иоганна Эстерхази, где стал преподавать музыку его дочерям. В середине ноября он вернулся в Вену[6]. Второй раз он был у Эстерхази в 1824 году[2].

В 1823 году его избрали почётным членом Штирийского и Линцского музыкальных союзов[2].

В 1820-х годах у Шуберта начались проблемы со здоровьем. В декабре 1822 года он заболел[7], но после пребывания в больнице осенью 1823 года его здоровье улучшилось.

Объяснение:

"переводчик в прозе раб, а в стихах соперник", - обронил поэт. переводчик "гамлета" обречен на двойное соперничанье - с автором оригинала и переводческой традицией. но даже если ты сам осознаешь, что вскарабкался на плечи гигантов, знакомый театровед все равно поинтересуется: "а что, пастернак уже не устраивает? " переводы редко живут на сцене долее трех десятилетий: язык, как стрелки часов, незримо смещается во времени. переводчиком становится тот, кто раньше других заметит, что часы отстали. мне жаль ямбического затакта "то be, or not to ", того первого безударного слога, в котором слышен резкий вдох и виден взмах поднявшейся для удара руки. на этом фоне "быть иль не быть, вот в чем вопрос" (пастернак) вместе с "быть или не быть - таков вопрос" (лозинский) - тупой тычок, слепок с честной версификации ученого-геодезиста м.п.вронченко (1828 г.): "быть иль не быть - таков " и николая полевого (1837 г.): "быть или не быть - вот в чем вопрос! ". в переводах я не слышу тигриного рыка короля: "gertrude, do not drink". (если это "не пей вина, гертруда", то прав борис гребенщиков, продолживший: "пьянство не красит ! ") не могу поверить, что стражники изъясняются со столь явным акцентом: "кто здесь? " "нет, сам ты кто, сначала отвечай! " и фонетически невнятное "разлажен жизни " не заменит подлинного "the time is out of joint" ("век вывихнут"), в котором выражена та же средневековая идея выворачивания времени, что и в "слове о полку игореве": "наничь ся годины обратиша" ("обратились времена наизнанку"). а перевод "words. words. words" как "слова. слова. слова" - всего лишь подстрочник. что обычно делает человек, когда читает хорошую книгу и чего-то не может в ней понять? трет переносицу и, пообещав себе, что непременно в этом разберется (когда будет время), продолжает чтение. переводчику сложней. если он честен перед собой и текстом, работа может встать на недели или даже месяцы. у меня не было установки отыскать в "гамлете" нечто никому не известное, я просто хотел сделать новый перевод пьесы шекспира. но чем дальше втягивался в работу, тем удивительней становилось ощущение разрыва между текстом и его классическими интерпретациями. вроде бы гамлет оставался гамлетом, а клавдий - клавдием, но это были другие гамлет и клавдий. иными оказывалась логика их поступков, а, значит, и сами поступки. xx век с его установкой на научно-технический прогресс игнорировал шекспировскую логику "темного" стиля, опирающуюся на многомерность поэтического слова. (подробнее об этом см. с. 237-242.) главным образом это касается образа горацио и тайны гибели офелии. пропустив через руку весь текст, я смею полагать, что при всех своих открытиях шекспироведение три с лишним века повторяет ошибки, сделанные провинциальными трагиками еще во второй трети xvii в., когда после восемнадцатилетнего запрета театров британия узнала о шекспире.

Переводчик в прозе раб, а в стихах соперник", - обронил Поэт. Русский переводчик "Гамлета" обречен на двойное соперничанье - с автором оригинала и переводческой традицией. Но даже если ты сам осознаешь, что вскарабкался на плечи гигантов, знакомый театровед все равно поинтересуется: "А что, Пастернак уже не устраивает?" Переводы редко живут на сцене долее трех десятилетий: язык, как стрелки часов, незримо смещается во времени. Переводчиком становится тот, кто раньше других заметит, что часы отстали. Мне жаль ямбического затакта "То be, or not to be...", того первого безударного слога, в котором слышен резкий вдох и виден взмах поднявшейся для удара руки. На этом фоне "Быть иль не быть, вот в чем вопрос" (Пастернак) вместе с "Быть или не быть - таков вопрос" (Лозинский) - тупой тычок, слепок с честной версификации ученого-геодезиста М.П.Вронченко (1828 г.): "Быть иль не быть - таков вопрос..." и Николая Полевого (1837 г.): "Быть или не быть - вот в чем вопрос!". В русских переводах я не слышу тигриного рыка короля: "Gertrude, do not drink". (Если это "Не пей вина, Гертруда", то прав Борис Гребенщиков, продолживший: "Пьянство не красит дам!") Не могу поверить, что стражники изъясняются со столь явным немецким акцентом: "Кто здесь?" "Нет, сам ты кто, сначала отвечай!" И фонетически невнятное "Разлажен жизни ход..." не заменит подлинного "The time is out of joint" ("Век вывихнут"), в котором выражена та же средневековая идея выворачивания времени, что и в "Слове о полку Игореве": "Наничь ся годины обратиша" ("Обратились времена наизнанку"). А перевод "Words. Words. Words" как "Слова. Слова. Слова" - всего лишь подстрочник. Что обычно делает человек, когда читает хорошую книгу и чего-то не может в ней понять? Трет переносицу и, пообещав себе, что непременно в этом разберется (когда будет время), продолжает чтение. Переводчику сложней. Если он честен перед собой и текстом, работа может встать на недели или даже месяцы. У меня не было установки отыскать в "Гамлете" нечто никому не известное, я просто хотел сделать новый перевод пьесы Шекспира. Но чем дальше втягивался в работу, тем удивительней становилось ощущение разрыва между английским текстом и его классическими интерпретациями. Вроде бы Гамлет оставался Гамлетом, а Клавдий - Клавдием, но это были другие Гамлет и Клавдий. Иными оказывалась логика их поступков, а, значит, и сами поступки. XX век с его установкой на научно-технический прогресс игнорировал шекспировскую логику "темного" стиля, опирающуюся на многомерность поэтического слова. (Подробнее об этом см. с. 237-242.) Главным образом это касается образа Горацио и тайны гибели Офелии. Пропустив через руку весь текст, я смею полагать, что при всех своих открытиях шекспироведение три с лишним века повторяет ошибки, сделанные провинциальными английскими трагиками еще во второй трети XVII в., когда после восемнадцатилетнего запрета театров Британия узнала о Шекспире.