Объясните, как вы понимаете смысл предложения: произошло это потому , что с первой же попытки рисовать я отнесся к линии как к носительнице воли и дыхания жизни. , только объяснить! вот текст сам: словом, в обыкновенное московское утро я ехал на работу, меня звали митей акутиным, я жил в детдоме, расположенном где-то на берегу оки, и мне было лет пятнадцать. тогда я начал впервые рисовать, это произошло совершенно случайно, внезапно: помню, рука моя сама потянулась к карандашу, который лежал на столе учителя. этот учитель, захар васильевич, мог удивительно тонко затачивать карандаши, у меня же никогда так не получалось, и когда я впервые взял в руку его карандаш, а самого учителя не было в классной комнате, и сияло окно, распахнутое в майский день, и ветка цветущей сирени виднелась в раскрытом окне, — мне некогда даже было задумываться, и я поспешно принялся рисовать тончайшим кончиком карандаша на обложке своего учебника эту ветку сирени со всеми листиками и с махровой кистью цветов. не успев ни закончить рисунка, ни осознать, что же в моей жизни произошло, я услышал шаги и покашливание захара васильевича и поспешно бросил на место карандаш, а сам бесшумно кинулся к парте и раскрыл учебник — в тот день я был оставлен после уроков этим добрым учителем, чтобы подогнать . прошло несколько дней, я сидел на уроке захара васильевича и, слушая его далекий голос, изо всех сил таращил глаза, чтобы не уснуть, и периодически испуганно вскидывал голову, невольно поникавшую на грудь, — и видел коротко остриженного, седого, в очках, высокого учителя, который смиренно топтался у доски, что-то бормоча под усыпительный пчелиный гудеж всего класса. и вдруг мой взгляд скользнул по тыльной обложке закрытого учебника, заметил что-то и вернулся назад: я увидел живую ветку сирени, листочки сердечком и свежую гроздь цветов — потом с любопытством взглянул в окно и увидел ту же ветку, но с полуосыпавшейся, бледной, уже бесформенной кистью отцветшей сирени. моя была лучше! сирень уже давно отцвела, и красота цветов развеялась в прах, а на задней обложке моей книги она осталась целой и невредимой! с того дня я стал всюду собирать листки чистой бумаги, резать их под один размер и сшивать в крошечные альбомы. я научился затачивать карандаши так же отлого, ровно и остро, как захар васильевич, и игольчатыми кончиками самых дешевых карандашей сотворял на белой бумаге живые миры кустов, трав, прибрежных сосен над окою, далеких облаков в ясные дни и грозовых туч в ненастье. свою манеру рисования я приобрел сразу и навсегда и без всяких усилий, школ и ученичества. произошло это потому, что с первой же попытки рисовать я отнесся к линии как к носительнице воли и дыхания жизни. поэтому рисовать было так же хорошо, просто и естественно, как видеть во сне живую мать, любоваться синей окой, солнцем в ряби ее широких вод, весенними караванами журавлей и гусей, — чтобы видеть перелетных птиц, я поднимался чуть свет и подолгу простаивал в проулке за дровяными сараями…