Напишите сочинение-рассуждение на тему "городской человек редко видит землю" в стиле - во-первых, во-вторых и т.д

мы с рождения в своих городах, словно в каменных башнях. выходим из дома и бредем по серому тротуару, перепрыгиваем со ступеньки на ступеньку, едем под гулкий шум метро. и эта дорога кажется бесконечной. кругом, куда ни посмотри, один бетон, стеклянные раскрашенные витрины, от которых отдает наигранностью и фальшью, фонтаны – лишь имитация настоящего, живого потока воды, какой можно увидеть лишь в горах или лесу.

что поделать, люди спрятались в своих мегаполисах, своих квартирах похожих на клетку, и совсем забыли о том, как выглядит настоящая земля. а как приятно бывает на природе пройтись босиком по голой, настоящей земле. кто-нибудь, интересно, ещё помнит это ощущение? например, летом, после теплого, слепого дождика, сняв сандали, бежать по лужам, словно маленький ребенок, ощущая под собой каждый мелкий камушек, и смеяться, попадая в глубокие ямы. или в деревне, ступить на свежескошенную траву, почувствовать её мягкость, а после вдохнуть сладковатый аромат.

ВЫСТРЕЛСтрелялись мы.
Баратынский.Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).Вечер на бивуаке.IМы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно50и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил.Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтёру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же,51в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме».Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но, чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он еще никакого известия. 

Как прекрасен осенний лес!Так и хочется наблюдать за уснувшей природой.Вот липа.Листья у неё остались на самой верхушке.Они напоминают мне жёлтый платок.Осень покрыла тополя багровым покрывалом.Стоят в зеленом наряде красавицы леса-березы.Их каждый трепещущий лист напевает тихую песню.
В солнечную погоду листья весело шелестят.В дождливую - грустно шепчутся между собой. Ивы плачут.Их прозрачные слезинки капают на траву.Вот и холодная неподвижная поверхность воды.В ней отражается небо. Небо светлое, с легкими облаками.Слышен писк синицы.В ответ ей дятел что-то проворно отстукивает на сосне, наверное, лечит деревце.На поникшей