Нет, не сразу, а как-то время от времени он стал замечать в самых затаенных местах паутину, на полу в углах серые холмики пыли, приставшую твердую крошку на краю вымытой чашки или тарелки. «только еще этого не хватало, — раздраженно думал он, — неужели так всю жизнь было, только не замечал, а теперь, сидя на пенсии, от нечего делать все » константин николаевич поглядел на жену. она сидела, низко склонив голову над шитьем. за последнее время у нее появилась какая-то странная потребность чинить рваные носки, ставить заплаты на застиранные полотенца. нет, совсем она стала не такой, какою он знал ее все тридцать пять лет. совсем не такой. а когда-то была огонь-девица! да, конечно, она была размашиста и далеко не из той категории аккуратисток, которые любят во всем порядок и чистоту. но он заставил ее быть аккуратной. ему не нравилось, как она громко хохочет, находил в этом не то чтобы вульгарное, воспитания, конечно, никакого не было. и осаживал ее. и она перестала смеяться. не только громко, но вообще перестала. да, удивительно, как это он — тихий, почти незаметный — сумел подчинить ее себе, такую волевую девицу. видимо, потому, что был последователен в выполнении своей цели, а она неорганизованна, «человек порыва». еще была у нее странность — была не в меру доброй. однажды увидела на улице плачущую женщину. — почему вы плачете? — спросила она. — дочь не в чем из больницы вынести. положили летом, а теперь зима. и настя сняла с себя пальто и отдала совершенно чужой, незнакомой женщине. но это было до замужества. когда она вышла за него замуж, то подружки говорили ей, что он, костя, ей не пара. почему-то считали его менее значительным по сравнению с нею. но вот в итоге — квартира, машина, дача, и все это он, а теперь еще дочери, у которой муж оказался легкомысленным человеком, да и сыну приходится . так что если говорить о доброте, то вот она — не порывом, а из месяца в месяц, когда себе отказываешь ради детей. константин николаевич поглядел на жену. она по-прежнему сидела, низко склонив голову. ставила очередную заплату. в последнее время у нее появилось немало странностей. хотя бы вот эти заплаты, причем яркие. затем — щурить глаза, как бы свысока глядеть на того, с кем говорит. — следи лучше за домом. кругом грязь. ты стала неряшлива. в углах паутина. — где паутина? и опять этот мерзкий прищур. — вот тут, тут, тут! — константин николаевич стал тыкать пальцем по углам. — не может — анастасия петровна сощурилась и стала высматривать в углах паутину. — там ничего нет, ты просто придираешься, — сказала она обычным усталым голосом. — да ты ослепла, что ли? константин николаевич дернул в раздражении головой и ушел в свою комнату. встал у окна, бездумно глядя на улицу. «черт знает что, — кипело у него на сердце, — и она еще иронизирует. нет, надо вернуться и заставить ее снять паутину, потыкать носом, а то «придираешься» и он пошел к жене. но то, что он увидал, заставило его замереть. анастасия петровна стояла в углу и напряженно, как это бывает у плохо видящего человека, всматривалась в стены, видимо отыскивая паутину. и в ее лице, и во всей фигуре было что-то жалкое, . — настя! — встревоженно позвал константин николаевич. она вздрогнула, обернулась, и он увидал ее растерянные глаза. они были широко раскрыты, затем сощурились, как бы сделав взгляд высокомерным. — я не вижу паутины, — сказала она. «как не видишь? » — хотел он сказать. он видел даже от двери эту черную нить, вздрагивающую при малейшем движении воздуха. но смолчал, вдруг поняв, что его жена стала плохо видеть и что она давно уже не та ловкая, веселая, молодая, а пожилая, если не старая, женщина, и виновато сказал: — ты права, там действительно нет не могу проблему точную