Лета, вецер, мама, беларусь, сябры, сонца скласци сказы са славами каб у першым сказе слова было звароткам, а у другiм дзейникам (в смысле не что бы был дзеяловам а дзейникам)

1)Лета, Лета, калi ж ты збiраешся вяртацца да нас?

2)Лета пускае да дзяцей радасць и забаву.

1)Вецер, Вецер, ты магучы!

2)Калi я збiрауся у школу, вецер забауляуся з прыродай.

1)Мама,табе дапамагчы з чым-небудзь?

2)Мая мама мяне кожны дзень застауляе смяяцца.

1) Якая ж ты прыгожая, Беларусь!

2) Мая родная Беларусь, якая будзе мяне берагчы не адзiн год.

1) Эх, сябры, я сёння не змагу пайсцi гуляць...

2) Сябры на мой дзень нараджэння падарылi мне шмат падарункау.

1) Сонца, выглянi, калi ласка з-за хмар.

2) Сонца ярка свецiць.

(думаю, ты знаешь, где ставить у нескоадовую, просмотри внимательно, ибо у меня нет белорусской раскладки. "И" писала с английской)

В повести «Журавлиный крик» шестеро солдат у железнодорожного переезда должны держать оборону в течение суток, обеспечивая отход батальона. Они вступили в неравный бой, не ища для себя Первым заметил немецких мотоциклистов Фишер, он почувствовал: «пришло время, когда определяется весь смысл его жизни» . Ему хотелось, чтобы старшина изменил о нем мнение. Очевидно в эту ночь «не мудреная мерка солдатских достоинств, принадлежащих старшине, в какой-то мере стало жизненным эталоном для Фишера» . Его выстрелы предупредили старшину Карпенко и остальных, и он вправе был позаботиться о себе. Но Фишер не знал, что убежать или затаиться в его положении – вполне пристойно и честно. Ему представилось строгое скуластое лицо старшины, он почти наяву услышал презрительный окрик: « Эх ты, растяпа! » И тогда весь мир для него ограничился укоризненным взглядом сурового старшины и этой цепочкой мотоциклов. И он дождался переднего, выстрелил, попал, и тотчас очередь из автомата размозжила ему голову.

В повести «Журавлиный крик» шестеро солдат у железнодорожного переезда должны держать оборону в течение суток, обеспечивая отход батальона. Они вступили в неравный бой, не ища для себя Первым заметил немецких мотоциклистов Фишер, он почувствовал: «пришло время, когда определяется весь смысл его жизни» . Ему хотелось, чтобы старшина изменил о нем мнение. Очевидно в эту ночь «не мудреная мерка солдатских достоинств, принадлежащих старшине, в какой-то мере стало жизненным эталоном для Фишера» . Его выстрелы предупредили старшину Карпенко и остальных, и он вправе был позаботиться о себе. Но Фишер не знал, что убежать или затаиться в его положении – вполне пристойно и честно. Ему представилось строгое скуластое лицо старшины, он почти наяву услышал презрительный окрик: « Эх ты, растяпа! » И тогда весь мир для него ограничился укоризненным взглядом сурового старшины и этой цепочкой мотоциклов. И он дождался переднего, выстрелил, попал, и тотчас очередь из автомата размозжила ему голову.