схема предложения "Обращаться с языком кое-как-значит и мыслить кое-как: неточно, приблизительно, неверно, "- предупреждал Алексей Николаевич Толстой.

Мелкая заводь, заросшая водяным лопушником. Я встал на край небольшого  настила, взмахнул удочкой. Неизвестно откуда взявшийся кот прикоснулся к моей ноге и пошевелил белыми  усами. Я захотел погладить   его, а он потерся мордочкой о протянутую руку и выразительно замурлыкал.  Я закинул удочку. Сразу же последовали поклевка и подсечка. Как только перекинул рыбу через себя, кот попытался поймать её. Рыбешка сорвалась и упала в воду. "Вон пошел ",- крикнул я коту. Он убежал в кусты. Закинул удочку ещё раз и оглянулся. Кот смотрел на меня невинными глазами. Я поймал несколько красноперок и вдруг понял : попалась крупная рыба. Из воды вынырнул язь. Вытащил его на берег и поспешил к нему по доскам. Тут-то из кустов выбежал кот, прыгнул и намертво вцепился в язя. Леска не выдержала, и улочка взлетела вверх, а я чуть не упал в воду. Кот поволок язя к зарослям. Я потыкал удочкой в крапиву, раздалось урчание и хруст рыбьих костей. ...Недели через три я проходил мимо этой заводи. Кот встретил меня как старого знакомого.

...Почти в каждом нашем захолустном городке, да ив иных безвестных деревнях можно встретить хороших художников-самоучек. Этих художников никто не знает. О них никогда не писали. Их земляки хотя и считают таких художников чудаками, но относятся к ним с уважением. Очевидно, потому, что простой русский человек из всех видов искусства любит больше всего живопись, особенно когда она открывает ему прелесть хорошо знакомых обжитых мест. “Вот они какие, наши места! — говорят в таких случаях с гордостью земляки такого художника. — А мы-то думали, что у нас, почитай, ничего интересного нету — одни поля да овраги, мосточки да реки”.Жаль, конечно, что у нас пока еще нет самоотверженных людей, которые занялись бы такими художниками-самоучками, находили бы их, отбирали бы лучшие их вещи и показали бы их народу. Тогда непременно обнаружились бы живописные богатства, в течение столетий никому не известные и бывшие в пренебрежении, — богатства подлинно народные по своей непосредственности, картины хотя бы и неумелые на взгляд утонченных ценителей, но полные примитивной прелести. Сколько раз случалось и мне находить в глуши, в стареньких избах среди выцветших фотографий и бумажных трескучих цветов такие картины без рам. Иной раз к ним нельзя было прикоснуться без того, чтобы из-под них не побежали крупной рысью во все стороны рыжие тараканы. Спросишь какую-нибудь бабку, чьи это картины, и почти всегда услышишь в ответ, что это, мол, сынок ее баловался, большой был охотник до этого дела и что, конечно, кабы учение, то вышел бы из него пре лестный живописец. ...Различная сила воздействия пейзажа зависит от степени его родственности нашим ощущениям. Мы никогда не променяем на самые торжественные красоты тропиков и Запада наши скромные дали. Мы родились и жили “под сереньким ситцем этих северных тихих небес”, их красота слилась со всей нашей жизнью, они были ее свидетелями, и потому только мы можем с полной силой ее ощутить и понять. Исключения бывают редко. Во время путешествий мы часто бываем восхищены блеском чужеземной природы, но она никогда не сможет затмить природу русскую. Наоборот, чем ярче чужое, тем ближе свое. Ничто — ни лиловый пожар. Эгейского моря, ни розовеющий мрамор и алые олеандры Эллады, ни синий сказочный воздух Сицилии, ни золотая тусклая дымка над бессмертным. Парижем, — ничто не только не может приглушить нашу память о своей стране, но, наоборот, доводит ее до почти болезненной остроты.