Рассказ горького челкаш! вопрос: какую роль играет пейзаж моря? что он подчеркивает в настроениях и поступках гаврилы и челкаша

Врассказе «челкаш» пейзаж играет роль обрамления – им начинается и заканчивается действие.  в начале рассказа изображен пейзаж индустриальный – море в порту. он производит унылое впечатление: «потемневшее от пыли» небо мутно, волны моря закованы в гранит, «подавлены», «бьются и ропщут», они загрязнены разным хламом. разные звуки: звон цепей, грохот вагонов, «металлический вопль железных листов», стук, дребезжание, свистки, крики. все эти звуки дисгармоничны, это «оглушительная музыка трудового дня». порт автор называет «страстным гимном меркурию» – богу торговли. и люди на фоне этого пейзажа «смешны и жалки», как рабы того, что создано их трудом. таким образом, этот пейзаж раскрывает нам, как величие и красота природы подавляются деятельностью человека.  вроде так!

"живая душа" главного героя раскрывается именно в его последующем отношением к вареньке.   главный герой поменял свое отношение к своей возлюбленной из-за жестокости её отца. отец же у вареньки совсем не жестокий, а наоборот, любящий отец и хороший человек. но из-за своего социального статуса он вынужден делать ужасные вещи. именно то, что отец вареньки так ужасно поступил и повлияло на главного героя. влияние это оказалось настолько сильным, что герой не поступил в армию, куда собирался и разлюбил вареньку.

рассказ ""после """ мне осознать, что нельзя продавать свою душу. даже исходя их своего статуса нельзя становиться бесчеловечным монстром. 

варенька: она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. она, не смущаясь, через всю залу шла прямо к ивану,грациозная фигура вареньки плыла около отца, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек.

 

отец вареньки: был красивый, статный, высокий и свежий старик. лицо у него было румяное, с белыми à la nicolas i (как у николая 1) подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы.

  шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и .

 

иван васильевич: в то время был студентом в провинциальном университете.был он веселый и бойкий малый, да еще и богатый. был у   него иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами. главное же его удовольствие составляли вечера и . танцевал он хорошо и был не безобразен.

  всю дорогу в ушах у него то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «братцы, помилосердуйте», то он слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «будешь мазать? будешь? » а между тем на сердце была почти , доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и ему казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища.